Румов хохотал. Альфред оставался серьезным, но виски хлебнул.
— Путают они головы. Им, конечно, какие-то научные эксперименты нужны. И деньги на это. Может быть, в будущем когда-нибудь дотянут миллиардеров до 150 лет жизни. Стоить будет бешеных денег… Но я не верю, бред это. А эти твари платят за надежду и цепляются за свое тело, чуют, что в ином мире, если он есть, им тяжко, жутко станет… Наверное, еще хуже, чем сейчас. Меня сейчас другое интересует.
И Га указал на книгу, лежащую около бутылки с содовой, перевернул, и в глаза всем бросилось крупными золотыми буквами выделенное название книги: «Делайте бизнес на собственной смерти. Фундаментальное руководство». Румов даже подскочил от радости: до этого они должны были докатиться.
— И как? Поделитесь? — сказал он.
— Надо читать это исследование. Внимательно. Лично я предлагаю, например, такой вариант, при условии, что вы все же известный человек: дня за два-три, а лучше за день до смерти поучаствовать и покривляться, хоть голеньким, в шоу-бизнесе. Зрители должны знать, что вы обречены. На этом, думаю, можно хорошо заработать, если сделать с толком, и потом в свой срок умереть. Это будет честный бизнес…
Альфред задумчиво полистал книгу.
— Вы, конечно, посмеетесь, — продолжал Га, — но здесь, в конце концов, соблюден главный принцип этой цивилизации: любой шаг в вашей жизни, тем более важный шаг, должен приносить деньги. Даже самое плевое дело. А смерть — это не плевое дело.
Га подмигнул в пустоту и хлебнул виски. Петр был поражен тем серьезным тоном, с которым Аллен произнес эту речь. Румов даже почувствовал, что он оказался в сумасшедшем доме, но в чем-то позитивном. Лицо Га словно застыло — и ни одной саркастической улыбки, а взгляд остекленел. Но Альфред оставался невозмутим. Тогда Румов решил переменить тему разговора.
— Аллен, — начал он. — Вы отлично рассказали о манипуляции и контроле над современным искусством. Но в литературе такого наглого эффекта труднее достичь.
— Конечно, труднее, — слегка оживился Аллен. — Но, Петр, и тут возможно. Неужели вы думаете, что для них сложно выдвинуть какого-нибудь поэта второго или третьего ряда на первый план, создать прессу, дать международную суперпрестижную премию? Конечно, если этот поэт, пусть из любой другой страны, нужен по каким-либо политическим, идеологическим или другим, сокрытым от непосвященных обстоятельствам… Но все это в конечном счете не важно…
И Аллен вдруг впал в ярость:
— Я устал, устал от своего нелепого человеческого тела, которое скоро сгниет, от этого идиотского мира, созданного по ошибке… От этого мира-урода, где живут за счет пожирания друг друга… Живут за счет смерти… Хоть бы он скорее провалился или прилетели бы сюда какие-нибудь ошалевшие инопланетяне, а еще лучше — черти прорвались бы сюда и научили бы нас, как надо жить…
Но Румов прервал его, прочитав наизусть по-русски стихи:
Но явь, как гнусный и злой подлог,
Кривлянье жадных до крови губ.
Молю: исчезни, железный бог,
Огромный, скользкий на ощупь труп.
— Что он говорит? — покраснев, Га обратился к Альфреду.
— Он прочел стихи русского поэта.
— О чем?
— О том, о чем говорили вы, Аллен. Но только на неизмеримо более высоком и мистическом уровне.
— О’кей. Мир спасет только смерть.
— Нет, Аллен, нет! — вдруг вспыхнул Альфред. — Мир спасет новый, но предсказанный Мессия… Он явится, чтобы спасти всех, даже самых злобных и подлых…
Румов почему-то замер, почти остолбенел, но потом резко взглянул на Альфреда, пытаясь проникнуть в тайный смысл его слов…
На этом визит быстро закончился. Молча выпили и ушли.
Следующий день Петр провел с сестрой.
— Эту квартиру предоставила мне Аня, помнишь, внучка беглых эмигрантов, которая приезжала к нам в Москву и останавливалась у меня? — сказала Таисия за завтраком. — Сама она уехала отдохнуть.
— Забудем о ней, — предложил Румов. — Вспомним себя. В ранней юности мы познавали себя через друг друга. Ты для меня была моим духовным зеркалом…
— И ты для меня тоже.
— На уровне души многое передалось через нашу мать, но мой отец рано умер, а твой, мой отчим как бы…
— Он любил тебя не меньше, чем меня. Но больше всех он любил нашу мать. Она ведь необыкновенная…
— Еще бы. Мы же знаем ее корни. Глубина веков, Иван Грозный, боярство…
— Я тебя всегда звала и зову, Петрунечка… Немного страшно, когда есть столько тайно-общего в душе… У обычных брата и сестры это далеко не всегда так… Может быть, ты мой духовный двойник или что-либо подобное…
— Тася, когда умрем, на том свете все станет кристально ясным. Кто есть кто, и кто мы друг другу в последней глубине души. Не будем гадать, а то так и с ума можно сойти… Лучше скажи, как тебе Америка?
Таисия медленно отпила из чашечки чай и ответила:
— Да ты и сам все знаешь… Тут как раз редкий случай, когда все понятно.
— Ох, это тяжело, когда все понятно, — вздохнул Румов.
— Ну, вот случай. На какой-то университетской тусовке я разговорилась с профессором французской литературы. Я сдуру почему-то спросила его что-то о рассказах Мопассана. Он удивился и ответил, что он специалист по французской литературе XVII и XVIII веков и никакого Мопассана даже не читал. Оказалось, он не читал ни Камю, ни Шекспира, ни Диккенса… Я изумилась, а он изумился моему изумлению. «Таисия, — ответил он, — знать Мопассана или Шекспира — не моя работа. Я получаю деньги за французскую литературу XVII и XVIII веков, преподаю именно ее… И потом, сейчас не рабочее время, почему же вы спрашиваете меня о литературе?»
Петр развел руками.
— Случай в точку, — проговорил он.
— Конечно. Культура для них не форма жизни, а просто средство зарабатывания денег. Не более чем чистка улиц. Никакой разницы. Что Шекспир, что дерьмо. А другой тип мне пояснил, что он ничем не интересуется и занимается только тем, что приносит деньги. Все в жизни, что не приносит денег, его вообще не интересует и не касается. И так считают практически все, — заключила Таисия.
Румов вздохнул.
— Ты только наглядно подтверждаешь то, о чем пишут некоторые честные социологи на самом Западе, в Европе, конечно. На мой взгляд, самое страшное — это то, что деньги присутствуют в сознании, как говорится, в самой душе, вытесняя из нее все человеческое. Можно быть вполне богатым и жить подлинной жизнью, как жила, например, аристократия, наше дворянство. Деньги были для них только средством, а жили-то они другим.
— Конечно, я встречала исключения здесь. Людей, которые духовно вне этой цивилизации голого чистогана, — заметила Таисия. — Да и совсем простые люди, фермеры, — у них не так все плохо… Кроме того, черная раса. Они, по-моему, тоже другие, не так захвачены всем этим, более стихийны; лучше они в этом плане…
