— На самом деле, я думаю, все гораздо страшнее, чем кажется на первый взгляд. Я чувствую это и по моему опыту в Европе. Никакой европейской цивилизации уже не существует. Остались музеи и островки ее. Родилась, как уже пишут, некая новая цивилизация, постчеловеческая, в которой христианство отступило на задний план или…
— В Америке это уже никакое не христианство. Просто политизированная карикатура на религию, — прервала его Таисия. — Вообще же тут очень тонкий момент. Такое ощущение, что у западных людей выпал тот высший уровень души, который связывает человека с духовной реальностью, с вертикалью. Выпал, как будто его и не было. На самом деле, по большому счету, это жутковато.
— Остров смерти, как писал еще в начале XX века Александр Блок о Западе… Эта тема такова, что мы, кажется, забыли, что завтракаем…
Таисия рассмеялась.
— Допивай чай, в конце концов… А то остынет… Ко мне как-то на одной встрече после лекции подошел довольно известный профессор русской литературы, специалист у них по русской ментальности, и почти шепотом сказал мне, указывая глазами на толпу: «Поймите, что они тоже люди». Я, откровенно говоря, была поражена: он тоже знает…
— Ладно, хватит об этом, — вздохнул Румов. — Тася, ты сколько здесь живешь, в этой квартире?
— Почти с приезда, два месяца. Мой срок кончается.
— За это время она стала прибежищем русского духа. Не надо быть визионером, чтобы почувствовать, что в этих комнатах не осталось ничего американского.
— Здесь-то не осталось. Но эта цивилизация, как чудище, со своими долларами влезла в Россию… Как там, у нас?
— За два месяца ничего не изменилось. Но у нас другое. У нас — хаос. Хаос в головах. Но вертикаль к небу-то сохранилась, сама знаешь — сколько бы таких людей ни было, важно их присутствие. У нас же вертикаль идет и вверх, и вниз, во тьму… Есть и то, и другое…
— Еще бы, — Таисия даже оживилась. — Такие фантастические типы в этой тьме вылезают. Одно загляденье. Да и помешательство на долларах носит скорее какой-то неустойчивый, патологический характер у многих. Это ужасно, но совсем не так, как на Западе. Истерия пройдет… У нас все иначе.
— Ну, уж это точно. Лучше быть падшим, чем мертвым. Да и не одни падшие у нас. Люди-то очень живые в России, и те, кто падший, и хорошие, и духовные, и всякие. Хаос у нас — мать родная. Переходный период.
— Да, вот японцы, — заключила Таисия. — Экономика современная, капитализм, предпринимательство, а культуру свою сохранили. Человека своего сохранили. Да и любой предприниматель, делая деньги, может быть свободным человеком, в конце концов, а не каким-то приложением к долларам.
…Завтрак быстро закончился. Начались телефонные звонки. Румов посмотрел библиотечку. Им двоим вдруг стало как-то по-русски и по-родственному бесконечно уютно вдвоем. И не хотелось никуда уходить, вспоминая Россию, свою душу и что-то еще, леса, стихи, символы, слова, тишину… Но к вечеру Таисия повела брата своего на встречу с какими-то специалистами по культуре…
Глава 3
На следующий день, как и было договорено, Альфред повез Румова в тот самый предварительный Дом бессмертных, из которого изгнали самого Га. По узким, зажатым небоскребами улочкам, наполненным людьми и бредом, они выехали в пригород Нью-Йорка. Альфред вел машину спокойно, искусно, но в отношении Дома бессмертных был мрачен.
— Сами увидите, и не хватайтесь только за голову, — предупредил он Румова.
Наконец они подъехали, можно сказать, к самому бессмертию как таковому. Но вход туда был надежно закрыт. Огромное здание, но не небоскреб, конечно; рядом — мелкие подсобные домишки, необычный, мощный забор, как будто за ним была не лечебница, а тюрьма — вот что сразу бросилось в глаза Румову.
У входа у Альфреда настойчиво и угрюмо проверяли документы, но вдруг появился человек, которому Альфред предварительно позвонил. Человечек этот был словно главнокомандующий. По его мановению и Альфред, и Румов были мгновенно пропущены внутрь. Румов успел прочитать на документе фамилию Альфреда: Норинг. Альфред уловил взгляд Румова и ехидно-добродушно бросил:
— Чушь все эти мои имена. Но мое подлинное имя, Петр, вы когда-нибудь познаете.
Человечек как-то почтительно, словно он азиат, отнесся к Альфреду.
…Лифт, четвертый этаж. И Альфред тут же скрылся, вместе с человечком, за дверью ближайшего кабинета.
— Ждите меня, Петр. Я быстро, — сказал он, обернувшись к Румову.
И Петр остался один в бесконечно длинном, безмолвном коридоре. Ни души, ни черта, ни насекомого — одна стерильная пустота. Как будто ничего, кроме этих стен, по бокам коридора вообще не существует. Но ждать пришлось недолго. Альфред вышел какой-то раскрасневшийся.
— Начнем, — сказал он Румову и почему-то обнял его.
Через две-три минуты Альфред Норинг ввел Румова в роскошный огромный зал.
— Это их ресторан. В это время, минут через десять, они должны почти все, за редким исключением, прийти сюда на обед. Все другие мероприятия проводятся индивидуально или небольшими группами. Но сейчас мы увидим их вместе.
— Кого «их»?
— Претендентов на бессмертие.
Альфред ухмыльнулся, и они сели за столик. Пока в этом роскошном, но странном полутемном зале они сидели одни. Опять ни души, ни черта. Альфред обратился к Румову:
— Петр, вы, конечно, понимаете, что болезни, старость и прочее — это одно, а смерть — совершенно другое. Здесь нет причинно-следственной связи. Вы это знаете как адепт эзотеризма и традиционалистской метафизики. Но это подтверждается и опытом. На крысах. Их так лелеяли, что это были совершенно здоровые крысы, с заторможенным старением, тем не менее в свой положенный срок они умерли, ни с того ни с сего, будучи совершенно здоровыми и веселыми. Остановилось сердце, видимо, и все. Смерть побеждает всегда одна, ей не нужны сопутники, и победить старение — это не значит победить смерть. В отличие от старости смерть — мистическое явление, а не физиологическое. Поэтому потуги этих ученых-циклопов победить смерть обречены… Но продлить жизнь лет до 150–160 возможно, но затратно. Придет только один человек, который раскроет тайну и возможность физического бессмертия… Но до его прихода далеко.
Румов плохо расслышал последние две фразы — уже входили «бессмертные», — но его все-таки почему-то передернуло. Они входили чинно, важно, и хотя движения были медленные, чувствовалось, что когда-то это были стройные, подвижные люди. Рассаживались, и официантки тут же подавали им меню.
Столик Румова и Норинга был для двоих, но другие столики располагались совсем рядом, и вообще, лица пришедших, даже их глаза, виделись отлично. Румов и Норинг предпочли говорить тихо и по-русски.
— Что вы ощущаете по поводу этих властителей мира, точнее, финансовых потоков, которые они, собственно, и отождествляют с миром? Поверьте, для этих людей единственная реальность — это деньги. Такого еще в истории не было, — проговорил Альфред. — Что же вы чувствуете, какая аура сейчас; вы же интуит, по крайней мере…
