— Но более человечен, — как-то пронзительно возразил Альфред.
— Смотря какая человечность, — усмехнулся Румов.
— Не только. Мы тоже признаем духовное начало, это естественно, но мы ограничиваем его опасные претензии, так сказать, на бесконечность, какую-то божественность, бездонность. Мы против невозможного, мы за бездонность возможную, в рамках, — спокойно парировал Норинг.
Румову показалось, что и сам Норинг, сидящий на стуле в этом кабинете, сидит, точно зверь в клетке, которую он сам создал для себя. Взошло молчание. Румов встал, прошелся по комнате, улыбнулся Зернову и медленно среди этой тишины проговорил:
— Альфред, этим вы отрицаете те высшие духовные вертикали в человеке, о которых ясно сказано в Откровении… Поздравляю… Более того, в христианском Откровении есть слова о тайнах, которые мир не смог вместить. В иных традиционных религиях фактически есть то же самое. В самых глубинных метафизических воззрениях Востока всегда существует понимание того, что далеко не все открыто для человека, остается место для глубочайших и великих тайн… И вот эту тайну и Бездну, с которой человечество тоже может соприкоснуться, например, в далеких космологических циклах, в других манвантарах и теперь, в нашем цикле, перед падением мира сего, вот эту божественную тайну и Бездну вы тоже отрицаете…
— Ну и что?! — выпучил глаза Альфред. — Хватит с нас…
— Скажу больше. Русскому человеку будет трудно смириться с вашим Антихристом. Кроме вертикали, сближающей человека с Богом, у нас есть какой-то уровень сознания, духа, который даже трудно определить. Таинственный, не подчиненный ничему, некий, может быть, прорыв или, точнее, еле заметный, почти неуловимый выход в нечто неизвестное, но великое… Отсюда русское стремление к беспредельности… И все это ваш Антихрист ненавидит. Он закрывает пространство тайны и свободы. Но это пространство должно быть, ибо, если все открыто, это в каком-то смысле конец.
Норинг угрюмо молчал. Зернов тем не менее мягко, не без какой-то внутренней доброты заключил:
— Откажитесь от своей доктрины, господин Норинг. Человеку не по пути с Антихристом, каким бы он ни был… А если не сможете отказаться, не приезжайте к нам, оставьте нас…
Альфред помрачнел и не говорил больше ни слова. Непонятно было, что творится в его душе.
Молчание не могло продолжаться бесконечно, и на этом встреча закончилась.
Глава 7
Потекли немного странные, не без тайных впечатлений дни. Во всяком случае, так ощущали себя и Румов, и Таисия. В конце концов, даже более спокойно-уверенный Зернов. Впечатления менялись с быстротой мысли. Где-то на Ближнем Востоке бомбят, где-то протестуют, и, казалось, над всем миром царит не то ад, не то человеческая агрессивность и глупость. Но зато компенсировалось более близкими, острыми, родными прозрениями, чувствами, впечатлениями. Вот Румов и Таисия среди друзей, и вечер, проведенный с ними, создавал ауру, прямым образом обозначал, что в мире нет никакого зла.
— Как это возможно, такое ощущение?! — восхищалась Таисия.
И ей отвечали, что в маленькой группе, где люди не только духовно более или менее едины, но и живут в какой-то доброте и даже нежности друг к другу, такое вполне возможно. Как будто одна семья собралась.
— А ведь это фактически старая русская традиция, — заметил Зернов.
Но были и некие таинственные, внезапно возникающие вспышки какой-то реальности, на момент вторгающейся в наш мир. Иногда Румов узнавал, точнее, чувствовал нечто подобное в лицах людей на улице, в метро. Кроме того, после разлуки с Россией и Таисия, и Петр еще острее восприняли звуки русской речи, тончайшие интонации, уводящие в какую-то внутреннюю бездну. Румову казалось, что это особенно отчетливо проявлялось у женщин, у некоторых из них… Доносились до него и слухи об активности Альфреда, довольно разорванной. То выступление в академической среде, то в тот же день вечером по линии общества смертологов. И речь становилась все более обтекаемой, более зашифрованной, порой даже до комизма. Реакция у слушателей, эдаких, по лихим мыслям Альфреда, кандидатов в царство Антихриста, была тоже неопределенна, но значительна.
— Что-то тут не то, — говорили одни.
— Не то, но важное, непростое «не то», — возражали другие.
Одним словом, Норинг нащупывал Россию, но как-то истерично, то туда, то сюда; бывало и по два-три выступления за день.
…Утром в квартире Румова раздался звонок, такой обычный и такой тревожный. Ибо кто знает, что несет с собой ветер повседневности… Говорил Норинг — каким-то испорченно-надтреснутым голосом.
— Петр, приходите. Я выступаю перед группой каких-то крайних, не то анархистов, не то блаженных. Я ваш народ не пойму.
— Зачем вам такие?
— Хочу понять русское подсознание. В таких людях оно становится явным.
— А как они себя называют?
— «Сами». Они объявили, что они «Сами».
— О, слышал. Я, правда, слышал, что о них говорят, будто там одна клиника, безумные.
— Нет. Внешне — да. Но на самом деле…
— На самом деле — посмотрим. Встреча — завтра.
И он дал адрес и время.
…Румов решил присоединить к поездке сестру и Зернова. Зернов по некоторым высшим причинам отказался. Встреча назначалась в одном довольно заброшенном литературном молодежном клубе, в одном из уголков старой Москвы, в Замоскворечье. Помещение оказалось маленьким, но заброшенным, клуб был не в смысле посещаемости и интереса к нему, а по той анархичности, которая в нем царила. Впрочем, находилась там и комнатка-уголок, где можно было попить чаю или кофе. В нем и приютились Петр и Таисия в ожидании прихода «Самих», в которых бедный последователь Антихриста искал русское подсознание.
— Слово-то какое — «подсознание». Типично омерзительное, — сказала Таисия, обращаясь к брату и попивая чаек. — Прямо из фрейдистской преисподней…
— Конечно. Но для подлинной преисподней Фрейд все же мелковат…
Так тихонько разговаривали они. В другом углу, но прямо перед их глазами виделся, но особо не шумел телевизор с его очередной программой. И вдруг на экране возникла молодая женщина, приятная блондинка, и стала петь. Слова разносились такие:
Жить, жить, жить,
Быть, быть, быть!
И она напевала, повторяя эти слова с какой-то утробной настойчивостью, охватившей все ее тело и сознание… Так продолжалось минут пять, пожалуй, во всяком случае, так показалось Таисии и Румову. Они переглянулись.
— Если это наше подсознание — я за. Точнее, наоборот, внутреннее осознание и воля, — сказала Таисия.
— Молодец, девочка, — похвалил Румов выступавшую. — Так держать. Зазвездные полеты полетами, но чтобы летать, надо быть, и быть всегда, — заключил он.
— Хоть бы она жила лет сто, — пробормотала Таисия.
