Но находились и такие, и их оказалось немало, которые бурно и грозно протестовали против заключения Липпа, считая, что его надо беспрекословно освободить. Состоялась даже демонстрация молодежи у стен тюрьмы. Лозунги висели такие: «Свободу запретить нельзя!», «Мы, молодежь, будущее Европы, за полную свободу самовыражения!», «Эдди, мы с тобой!», «Да здравствует свобода!», «Эдди Липп — не преступник, а герой», «Немедленно освободить нашего героя!». Случались даже эксцессы. Но мир позабыл все-таки о бедном Фридрихе; его слава мерцала некоей бледной звездой по сравнению с признанием Липпа.
Липп же стал подлинной звездой. Даже девушки просились в его камеру. В своей книге «Мой опыт» Эдди оказался до дотошности точным; диалоги с Фридрихом, драку — все описал. Солидная литературная критика высоко оценила книгу. Один литератор сравнил «Мой опыт» с произведениями Шекспира: дескать, драматизм и много крови. Намекали на Нобелевскую премию, но тут основной вопрос заключался в политкорректности. Да или нет — в этом смысле? Но все же и у звезды таилась теневая сторона. Проблема заключалась в том, что ни в газетах, ни в солидных научных журналах по антропологии не выяснили окончательно и твердо, в чем причина «акции» поедания. Одни туманные предположения. Считалось, что ключ должен содержаться в ответах господина Липпа на этот вопрос, прямых или косвенных, и в интерпретации этих ответов. Но на все эти вопросы, тонкие или прямые, Липп отвечал однозначно и уверенно, что никаких причин для совершения этой «акции» ни у него, ни у Фридриха не было. Просто совершили, поели, и все. «Ну, например, — пояснил в одном интервью Эдди. — Представьте, идет человек по улице, видит кафе. Он не проголодался, но может взять и зайти просто так и посидеть, скушать чего-нибудь. Но можно и не заходить… Одним словом, — продолжал Эдди, любуясь собой и в тюремной камере, — все эти яйцеголовые интеллектуалы ищут чего-то, выдумывают, усложняют, а мы с Фридрихом просто решили поесть. Могли и не решить. Никаких причин для акции поедания не было, — твердил господин Липп. — Я честный, порядочный человек, а не какой-то сумасшедший и потому всем отвечаю: никакой причины не было».
Это ошеломляло журналистов, ученых и особенно поклонников происхождения человека от обезьяны. Какая-то таинственность была в этой беспричинности. Ведь если причин нет, то и мир этот со всеми его тяжелыми последствиями короткой жизни, коммерцией и своего рода идеями может как-то ловко и беспричинно исчезнуть раз и навсегда, без следа. В самый разгар полемики. Лопнул пузырь, и все. Это и приходило в голову некоторым особенно чутким…
Фридриха, полузабытого в пылу липпизма (ибо впоследствии появился такой новый термин), все-таки довольно пышно и трубно похоронили. В эти дни лил бесконечный, сумрачный атлантический дождик. Словно сама вода постепенно становилась враждебной миру. «Не надо было казнить миллионы ведьм», — подумал один старичок, застрявший в кафе за чашечкой чая. А на экранах кинотеатров западного мира засверкала физиономия г-на Липпа. Кто-то объявил его мессией, кто-то — психопатом и пошляком…
…Дело Альфреда не затихало. Неутомимый предшественник Антихриста возникал то в одной точке земного шара, то в другой, но в России уже никак не появлялся. Если где-то его одергивали, ссылался на свободу слова, если где-то ему аплодировали, говорил ближайшему своему окружению, что его не понимают и даже приводят его слова к противоположному смыслу. Но иногда негодовал. Где-то в Латинской Америке на одном из собраний выступил молодой человек, который заявил, что он читал один потаенный древний текст, где говорится, что перед приходом Христа и концом мира власть над миром получит самый глупый человек, который когда-либо существовал на земле. Самый глупый, разумеется, в метафизическом смысле, то есть идиот в духовном отношении. Он будет владеть некоторыми тайными знаниями, но они ничто по сравнению с его глупостью в глубинном, метафизическом смысле, в понимании замысла Божьего о человеке.
Альфред был возмущен. Но речь вызвала раздражение и у одного из слушателей, который возразил, что какой же Антихрист супротивник Господу Богу, если он так глуп. Альфред же, естественно, упирал на то, что будущий Антихрист вовсе не супротивник Богу; по существу, он не Антихрист, а Антехрист, т. е. пришедший перед Христом. Такая наглость вызвала, однако, немедленный отпор…
Случалась и совершенно неожиданная реакция. После одной из лекций встала весьма почтенная дама и, попросив слова, заявила, указывая на Альфреда, что этот господин позорит имя Антихриста. Альфред чуть не бросился на нее с кулаками, но сдержался…
В одном из богословских журналов появилась заметка о каком-то проходимце, обещающем человечеству рай на земле. В заметке, между прочим, говорилось, что идея бесконечного существования человечества в физическом мире абсурдна и нелепа, так как человечество как великая духовная иерархия должно войти в иные вселенские измерения, в иную землю, в иные миры за пределами этой тюрьмы, в которой оно сейчас находится… На заметку эту, однако, никто не обратил особого внимания.
У Альфреда тем не менее появились потаенные группы последователей… В течение целого года Альфред возникал то там, то здесь, прокатываясь эдаким кубарем по всему земному шару. И вдруг внезапно исчез.
А в далекой от посланника Антихриста Москве протекала иная, странная, хаотичная, словно разделенная на разные уровни (от бандитов до мистиков и созерцателей) жизнь. У Румова и его сестры потекла их повседневная жизнь с бесконечными заботами и отделенной от всяких забот внутренней жизнью. Но весьма скоро, Румов и не ожидал этого, вдруг ему позвонил сам Га, выставка картин которого успешно продолжалась в Москве. Голос Га звучал по-детски дружелюбно:
— Петр, приглашаю вас и вашу очаровательную подругу… сестру, кажется, с которой вы последний раз приходили ко мне в Нью-Йорке. Забыл, как ее зовут.
— Таисия.
— Да, да… Только вас двоих… Никаких лишних знакомств. Завтра в семь вечера. Можете?
— Думаю, смогу.
— Я закажу столик на троих… Где бы вы хотели?
— Есть такой ресторан — «Евгений Онегин», в центре Москвы.
— Как же, знаю. Я один раз там был, потому что вспомнил поэму… Пушкина? Да?
— Да… Мы будем рады такой неожиданной встрече.
— Ничего неожиданного. Такие люди, как вы, не забываются. Но учтите, я могу немного запоздать, вопреки тому, что я западный человек…
На следующий день Румов и Таисия пришли в ресторан «Евгений Онегин» чуть даже пораньше и уселись у окошечка за заказанный столик. По дороге, в метро, в шуме и гаме, и здесь, за уютным столиком, Румова пронизывала та необъяснимая, таинственная внутренняя нежность по отношению к сестре, которой он не испытывал ни к кому, ни к одному человеку, никогда. Эта нежность была настолько потаенная и в то же время проявлена в душе, что выражалась, пожалуй, только взглядом, но этот взгляд охватывал Таисию до глубины души, и она отвечала таким же взглядом. И сейчас, за столиком, в молчании, они настолько погрузились во внутреннее созерцание друг друга, что забыли, зачем сюда пришли. Такое духовное погружение друг в друга, соединение душ до бездны, без слов, часто непроизвольно, случалось у них не раз. Это было настолько таинственно, что становилось страшно, как будто они уже ушли из этого мира и их души, слившись непостижимым образом, неслись вместе над провалами иной, бесконечной вселенной с ее миллиардами немыслимых существ… Но тайна слияния была настолько велика, что для них не существовало ни всех вселенных, вместе взятых, ни этих существ…
