Румов и Таисия с восхищением слушали его.
— Когда я закончил, Альфред заявил в таком духе: извинение за нелепую хулу на дьявола он принимает, но хочет со своей стороны внести поправку. И он сказал: «Я извиняюсь за предположение о тотальной бесхозности современного человеческого рода… Не исключено, что какой-нибудь бог среднего масштаба, скажем, из античного пантеона, по пьяни может заинтересоваться или уже заинтересовался и принял участие в мировой истории человечества… Все может быть». А завершил Альфред так: «Только Антихрист обладает властью превращать тараканов в человеков, в человеков с большой буквы и, возможно, физически бессмертных». На этом его визит закончился, — вздохнул Га.
— Ну и поиздевались вы вдосталь над бедным современным родом человеческим, — еще глубже вздохнул Румов. — Аллен, смех смехом, но нельзя так односторонне судить… Да, это есть… Но есть и противоположное… Если малейшие живые очаги духа сохранятся, пусть их даже будет мало, тогда современное человечество спасет и себя, и свое будущее.
— В конце концов, победит Богочеловек Христос, который был и есть Богочеловек изначально. Победит богочеловечество, но через страдания, — закончила Таисия. — Но это не так просто, тем более мы, по существу, не знаем до глубины, ни что такое человек, ни что такое Бог. Это тайна, но не самая последняя тайна. О ней, самой последней, не знает никто…
Га сморщился, но ответил:
— Страдания, богочеловечество, последняя тайна — слишком по-русски… Господа, я предлагаю простой тост: за честную земную жизнь!
— И за нас заодно! — расцвела Таисия. — Не так страшен Альфред, как его малюют… Тем более, думаю, он просто самозванец, лихой и наглый, но с зачатками ума Антихриста…
Расстались они с Га, словно друзья его.
Через два дня Га покинул свою выставку и Москву. А через недельку появившийся у Румовых Зернов объявил:
— Петр, тебя ищет некто Лев Никаноров. Он глава некоего небольшого философского сообщества…
Румов не замедлил с ответом. Встретились в ресторане Дома ученых, на бывшей Кропоткинской улице, и никакой случайности не было в том, что быстро признали друг друга, признали сферу общих интересов и до некоторой степени духовное родство.
Лев призвал Румова и его ближайших друзей присоединиться к его свободному сообществу, имя которого было простое — «Друзья философии». Без всяких обязательств, духовных и иных, просто быть другом философии, каким, собственно, Румов и был. Румов согласился. Выпили немного, и беседа пошла даже «за жизнь». Решено было: на следующей неделе, во вторник, в одном из известных московских литературных клубов должна состояться лекция Льва на тему очень конкретную: «Как спасти человеческую… в современном мире», и после этой лекции, уже в узком кругу, и состоится знакомство.
— Тема актуальная, — заметил Лев со смешком, — но, несмотря на нарочито слегка юморное оглашение темы — для привлечения масс, на самом деле разговор будет и серьезный, и в то же время доступный.
Румов улыбнулся:
— Надо было бы еще добавить крепкие эпитеты по поводу современного мира.
— Не будем хаять то, что само себя обхаяло, — ответил Лев. — Петр, я счастлив, что встретился с вами… Ваши друзья — наши друзья…
…Румов пришел на лекцию один, Таисия — с мужем и еще привела с собой трех молодых людей. Народу в этом уютно-литературном клубе, расположенном в деревянном домике в центре Москвы, но в уголке, набралось более чем достаточно.
Марк, выбранный ведущим, объявил тему лекции, и звучала она уже совсем по-другому: «Крах традиционной цивилизации и проблема духовной смерти в современном мире». С очень коротким словом выступила и Галя. Ее затаенно-русская красота и слова о духовной смерти рода человеческого вызвали трепет в зале. Потом уже слово взял Лев; его лекция была рассчитана минут на 50, и говорил он просто, ясно, но стараясь не уходить от самого глубокого смысла и тревоги по поводу развивающейся катастрофы. Но его речь отнюдь не была пессимистичной, в ней шли параллельно мрак и свет. Коснулся разных форм духовной деградации и падения и их последствий в послесмертном состоянии человека. Остановился на огромной спасительной роли русской церкви и православия, не только, конечно, как обряда, но и в самом глубинно-богословском значении, вплоть до исихазма. Коснулся, но слегка, такой эзотерической темы, как метафизическое знание в пределах традиционализма. Не избежал и упоминания о Майстере Экхарте. Но закончил совершенно неожиданными мощными словами о России, за которыми последовали следующие стихи:
Россия будет! Сквозь вечный холод,
Сквозь вой отрицающих Бога в себе,
Сквозь огненно-адский, кошмарный хохот
Она прорвется к своей Глубине.
И все Бездонное станет Россией,
В бездонность войдет ее тайный смысл,
А где-то останутся души глухие
И обреченная мертвая мысль.
Слово Льва о России и ее духовном будущем, без которого ее существование теряло всякий смысл, было встречено внезапной бурей восторга и аплодисментов. Лев даже не ожидал такого страстного порыва, как будто души людей взорвались при упоминании об истинной России, во всей ее духовной глубине и величии. Такой мистический пожар вдохновил почти всех присутствующих. Этот пожар в душе, молниеносно вспыхнув, не мог продолжаться долго, но зато ожила вера в Россию, в ее предназначение…
Вопросов не было, и постепенно стали уходить. Но, как договорились, несколько человек остались, включая Румова, Таисию с мужем, Льва Никанорова с женой, Марка с Галей, Зею, Судорогова и Женю и еще трех молодых людей. Один из них явно симпатизировал круто изменившейся Зее, которая благо навеки рассталась со своим прежним ласковым Витенькой.
Собрались в маленьком, отрешенно-уютном кафе при клубе. Сначала было тихо, но потом содрогнулось. Не сразу. Присутствие Марка, который бродил по тому свету, точнее, по его краю, где он еще соприкасался с миром живых, действовало на знающих об этом угнетенно-жутко и радостно. Создалась аура неведомого, но близкого, рядом стоящего, — вот он, иной мир, для которого мы как тени; остановится сердце, раздавит машина, грянет бомба — секунды, и мы уже там, где другие законы и где уже побывал ставший чуть-чуть таинственным Марк. Его и самого слегка мучила собственная таинственность, тем более там, где он побродил, это даже не начало, а лишь преддверие в бесконечно-огромные, неведомые для «живых» миры.
Но опорой был не только Бог, но и Галя, которую он полюбил всем своим русским сердцем. И все же странно, когда все расселись, Марк еще некоторое время побродил около присутствующих, словно он бродил там, после «смерти», и было неясно ему, то ли окружающие его люди становились тенью, то ли он сам превратился для них в тень. Такие «наплывы», воспоминания о сиянии и мраке потустороннего случались с ним не впервые, но он умел выходить из них. Так произошло и сейчас: «наплыв» ушел, и Марк сразу же присел на стул рядом с Галей. Та посмотрела на него и все поняла. И как только Марк присел, присоединился, все улеглось.
