Все бы хорошо, но читателей у Глубоководова не было. Не было, как будто их вообще не существует. Глубоководов тогда затосковал. Сосед-старичок Аким Петрович один раз возьми и шепни ему на ухо:
— Не горюй, Сема, читателей надо искать в нижних водах.
Глубоководов изумился и спросил:
— А как их найти? Эти нижние воды?!
Аким Петрович ущипнул его за ляжку и сказал:
— Я тебя научу. Адресок дам.
И пошел Семен Аркадьевич Глубоководов искать читателей. Ибо Аким Петрович дал ему адресок. По этому адреску Семен и отправился. Открыла ему дверь преогромная дама в голубом:
— Вы от Акима Петровича? Знаю, знаю. Он предупредил меня. Проходите и будьте не то чтобы как в аду, но как дома.
Глубоководов удивился, но прошел.
— Мне читатели нужны, — пробормотал он.
— Будут вам читатели, милый Семен Аркадьич, — улыбнулась, словно она была с луны, дама. — Вы попали как раз вовремя. Меня зовут Милой, но только не называйте меня по имени.
Удрученный Глубоководов оказался в столовой. За круглым столом сидели пять человек, напоминающие мертвецов, сошедших с ума.
Дама в голубом пнула Глубоководова, указывая ему на свободное место за столом.
Один из людей, скорее напоминающий мертвый член, встал и сказал:
— Итак, начнем.
Глубоководов опять удивился.
— Семен Аркадьич, — доверительно сказала дама в голубом, — вы ведь хотите… — и дальше она прошептала что-то невнятное. — Итак, начнем.
Глубоководов любил своих героев. Особенно он почитал Никиту Корягина, самого развязного своего персонажа, смысл которого Глубоководов тщательно скрывал от несуществующих читателей.
И вдруг во тьме полугостиной этой раздался голос Никиты Корягина. Да, да, это был он! От радости и от безумия Глубоководов чуть не упал со стула. Он и во сне помнил все дикие речи Корягина, его интонации, но особенно ценил Глубоководов в своем герое скрытый мат. По цензурным соображениям Семен Аркадьевич не мог в советских изданиях выражаться через своего героя матом, но он изучил и поднял на высоту бытие скрытого мата.
И что же? Глубоководов не сомневался: вещающий голос принадлежал Корягину. Как тут не вспомнить его интонации, его разгул, специфические выражения, а главное — скрытый мат.
Деваться было некуда, и Глубоководов завыл, простирая руки к голосу, раздающемуся в темноте:
— А-а-а…
А тут еще Виктория, жена Корягина, взвизгнула прямо над ухом Глубоководова, причем так, как описал этот визг сам писатель, любя этот визг.
А слева сестрица героя романов Глубоководова стала с дальнего угла что-то причитать.
Дело до инфаркта Семена Аркадьевича не дошло, но с него стали сползать штаны.
Дама в голубом одернула штаны и проговорила, довольно грубо:
— Да не психуйте вы так, Сема, при чем тут штаны. Перед вами не штаны, а ваши герои.
— Чаво? — бормотнул Глубоководов, словно действительно прячась в штаны.
— Чаво, чаво. Перед вами ваши читатели, а вы их не любите.
— Какие читатели? — охнул Глубоководов. — Это мои герои.
— Какой вы непонятливый, однако, — вздохнула дама в голубом. — Вы что, первый раз на спиритическом сеансе? В стране развитого социализма это очень популярно.
— Ага! — ответил Глубоководов откуда-то из глубины штанов.
— Так вот, — едко пояснила дама. — Как всем известно, на этих сеансах из тьмы нижнего мира вызываются на свет Божий так называемые персонификаторы. Это психологические энергии, сгустки, еще не воплотившиеся в индивидуальном существе. Но они блистательно! — дама даже взвыла, произнося это слово: «блистательно», — могут перевоплощаться в кого угодно. В том числе в литературных героев… Это их игра, способ жить. Разумеется, к вызову умерших это более чем не имеет никакого отношения… Но приятно, хотя и опасно. С загробным миром нельзя шутить, даже с самыми убогими там…
Штаны с Глубоководова упали на пол. Он хотел взвыть, но не мог. Шепот его героев окружал его. Корягин шептал, что он вовсе не герой труда, а герой последнего мрака. Виктория бурчала о супе. Ангелина же шептала о сестринской любви к брату, который в романе был скрыт, как скрыт был неведомый миру мат.
Человек, похожий на мертвый член, встал и резко произнес:
— Прекрасно!
Он был, видимо, медиум, и недоиндивидуализированные духи замолкли.
На Глубоководова надели штаны, и дама в голубом укоризненно произнесла:
— Семен Аркадьич, да ведь эти низкие духи, так сказать, и есть ваши истинные читатели. С каким энтузиазмом они воспроизвели ваших героев! Я сама чуть не умерла. Они любят ваши книги, ваших героев. Они — это же полусущества, обладающие, однако, простым видом сознания. Мы с Акимом Петровичем знаем, — вздохнула дама, — что у вас нет читателей среди людей, хотя ваши книги издаются… Так приходите же к нам, в наш читальный зал, к загробным вашим поклонникам. Цените их… Ибо ласка всегда ценится, особенно в загробной ситуации.
Глубоководов переживал, но молчал.
Внезапно к ним подошел человек, напоминающий мертвый член.
— Хватит, Мила, — сказал он. — Не мучай его своими объяснениями.
Потом он, широко раскрыв глаза, взглянул на Глубоководова:
— Пшел вон!
И Глубоководов повиновался.
Человек, похожий на мертвый член, проводил его до двери и вдруг надрывно обнял его:
— Семен Аркадьич! Не помяните лихом! И помните: мы тоже персонажи спиритического сеанса. Не этого, конечно. А более высшего.
— Не понимаю, — еле шепнул Глубоководов.
— А чего тут понимать?! Просто высшие существа наблюдают за нами сейчас так же, как мы забавляемся с вашими героями… Прощайте! Или до свидания! И не забудьте купить новые штаны…
Глубоководов вышел на улицу. Он вдруг вспомнил, что ему рассказывала про спиритические сеансы его бабушка, знаток в таких делах. И он удивился, что этот спиритический сеанс шел не совсем по правилам. В нем было что-то необычное и пугающее. Он взвыл, но решил повторить.
Весельчак
Бывают семьи обычные и необычные. А эта семья была только с виду обычная. Сам Василий Семеныч Матеров уже два года сидел на пенсии, но жена Арина Викторовна оставалась, напротив, на работе, в полную силу, на своей фабрике, где проработала, между прочим, тридцать пять лет.
Бойкая была, ни во что никогда не верила, но читала много, особенно русских классиков. Как это она в себе сочетала — одному Богу, наверное, было известно. Иными словами, все она понимала по-своему.
То время давно прошло, и в права свои вступало третье тысячелетие, еще не успевшее достаточно пофантазировать относительно судеб человеческих. Арина Викторовна так и продолжала работать на своей фабрике. Помоложе она немного била Василия Семеновича, а попросту — Василия. Дети в третьем тысячелетии разбрелись кто куда: один попал на лесоповал, другой с женой, с немкой, жил в Германии. Дети о родителях даже минуту в своей жизни не думали, но деньгами помогали. Василий навсегда отрекся от любой работы.
