Петрова
— Семен Кузьмич сегодня умер.
— Как, опять?!
В ответ всплеснули руками. Этот разговор происходил между двумя темными, еле видимыми полусуществами в подворотне московского дворика.
N. N. со своей дамой подходил к огромному зданию загса. Дама была как будто бы как дама: в синем стандартном пальто, в точеных сапожках. Однако ж вместо лица у нее была задница, впрочем уютно прикрытая женственным пуховым платочком. Две ягодицы чуть выдавались, как щечки. То, что соответствовало рту, носу, глазам и в некотором смысле душе, было скрыто в черном заднепроходном отверстии.
N. N. взял свою даму под руку, и они вошли в парадную дверь загса.
В залах, несмотря на ослепляющий свет и помпезность, почти никого не было. N. N. наклонился и что-то шепнул своей невесте. Первой, кто их по-настоящему увидел, была толстая, поражающая своей обычностью секретарша, сидевшая у столика в коридоре.
Увидев даму N. N., она упала на пол и умерла.
Жених и невеста между тем продолжали свой путь. Угрюмо сидящие на скамейках редкие посетители не замечали их.
Правда, когда они прошли, один из посетителей встал, выпил воды и сказал, что уезжает.
В одной из комнатушек надо было выполнить предварительные формальности, в другой, просторной, в цветах и в портретах, происходила официальная церемония.
N. N. с дамой вошли в первую. Позади них между прочим шли совершенно незаметные субъекты: свидетели. Гражданин Васильев, который почти один управлял всеми этими делами, взглянул на них.
Взглянул и не смог оторвать взгляда.
Молчание продолжалось очень долго.
— Ну что, когда это наконец кончится? — спросил N. N.
Васильев кашлянул и попросил подойти поближе. Так нужно было чисто формально. Он действовал автоматически.
Но в душе его царил абсолютный страх. Он протягивался к нему даже из окон. Не только мадам вызывала страх, но и весь мир через нее тоже вызывал страх.
«Не надо шевелиться, не надо задавать глупых вопросов, иначе конец, — подумал Васильев. — А у меня дети».
— Фамилия?! — для бодрости нарочито громко выкрикнул он.
— Калашников, Петр Сергеевич, — ответил N. N. Его дама издала из заднего прохода какой-то свист, в котором различимы были слова: «Петрова Нелли Ивановна». Васильев похолодел; тело замораживалось, но душа вспоминала, что мир ужасен. «Так-так», — мысленно стучал зубами Васильев и никак не мог разыскать карточки новобрачных. Искал и не мог найти.
— Это кончится когда-нибудь? — холодно повторил N. N.
Васильев все же нашел, что нужно: предварительное заявление, подписи свидетелей и т. д.
— Вы не разлюбили друг друга с тех пор? — взяв себя в руки, спросил Васильев.
— Нет, — холодно ответил N. N.
— Тогда прошу в эту комнату, к Клименту Сергеичу.
N. N. с Петровой двинулись.
— Товарищи! — опрокинув стул, вдруг выкрикнул Васильев. — А ваши паспорта!
— Нелли, покажи ему, — сказал N. N.
Петрова повернулась и медленно пошла навстречу Васильеву. Подойдя поближе, она сунула руку себе на грудь, во внутренний карман, и вынула паспорта. Мутно взглянув на нее, Васильев почувствовал, что еще несколько минут — и он уже не он.
Впрочем, паспорта были действительные. И даже на фотокарточке Петровой вместо лица была задница. Со штампом.
…Когда N. N. с дамой скрылись за дверью кабинета Климента Сергеича, Васильев рухнул в кресло — и вдруг навзрыд, по-огромному, истерически разрыдался.
Он вспомнил, что его дочь скоро умрет от цирроза печени и что, когда он родился, стояло — по рассказам — ясное, свежее, небесное утро, а он так кричал, как будто уже давно, тысячелетия или секунду назад, жил в каком-то мире, связанном с этим, но в котором лучше тоже не появляться. А его как мячик выталкивали из одного мира в другой…
…Между тем Климент Сергеич, одиноко скучающий в своем кабинете, взглянул на N. N. и его даму. «Ничего не произошло», — тотчас подумал он, закрывши глазки. Потом опять открыл. Повторив эти шуры-муры раз семь-десять, Климент Сергеич вдруг убедил себя, что задницы нет. Нет, и все. Нету.
— Дорогие друзья! — подскочил он со своего кресла с распростертыми объятиями. — Как я рад видеть искренне влюбленных! Милости прошу к нашему шалашу.
Климент Сергеич все же явственно видел зад в пуховом платочке, но умственно считал, что на самом деле это не задница.
Чтобы еще больше убедить себя, он резво подскочил к Петровой и громко чмокнул ее в ягодицу. Климента Сергеича несколько сконфузил только хорошо знакомый, неприятный запах. Запах был настолько мертвенен, как будто был с предполагаемого того света.
— Итак, друзья, — продолжал Климент Сергеич, — продолжим красочную часть.
Он даже всплеснул ручками в потолочные небеса.
— Петр Сергеич, — расфамильярничался он, обращаясь к N. N., — вы по-прежнему любите Нелли Ивановну?
— Очень, — сухо ответил тот.
— Я так и думал, так и думал, — расхохотался Климент Сергеич, которому вдруг стало не по себе. — А вы, Нелли Ивановна? Как, не амурничаете? — И он весело подмигнул ей.
Не стоит говорить, что при других обстоятельствах Климент Сергеич никогда не позволил бы себе такое нелепое поведение. N. N. неожиданно, почти сверхъестественно, оживился и сел на стол прямо против Климента Сергеича.
— Она у меня девственница, скромница такая… знаете… хе-хе, — дребезжаще просмеялся он.
— Вы знаете, — разоткровенничался в ответ Климент Сергеич, пытаясь завязнуть в каком-то бессмысленном разговоре, — у меня жена тоже была скромница. И представьте, сейчас наоборот…
— Ладно, хватит, — грубо оборвал его N. N., слегка ударив по кисти руки. — Оформляйте документы… Климент Сергеич…
— Товарищи, я за… — спохватился последний. Очень быстро провернули официальную церемонию в зале. N. N. со своей супругой и свидетелями проделали обратный путь, к выходу. В руках у Петровой был большой букет цветов.
Тем временем, как только супруги вышли, в кабинете Климента Сергеича зазвонил телефон и кто-то резким, металлическим голосом сказал ему, что он — то есть Климент Сергеич — умер. N. N. с Петровой были уже на улице.
— Я так и знала, что ничего не получится, — свистяще произнесла она.
N. N. пожал плечами. Петрова внезапно остановилась, огляделась кругом и вдруг, словно подумав, мгновенно исчезла, растворилась в пустоте.
N. N., закурив, быстро, по-деловому пошел вперед, к трамвайной остановке.
Изнанка Гогена
Молодому, но уже известному в научных кругах математику Вадиму Любимову пришла телеграмма из одного глухого местечка: умирал отец. Любимов, потускнев от тоски, решился поехать, взяв с собой жену — Ирину. В поезде он много курил и обдумывал геометрическое решение одной запутанной проблемы.
