Лена чуть не упала с кровати.
— Вот те на! — она даже дрыгнула ногой от удивления. — Как это так?! Как это возможно?!! Зачем тогда в Бога-то верить?
— На этом свете всё возможно, — был ответ.
— Объясни, как?!!
— Да что тут объяснять. Считай, что меня нету, и всё.
Лена вытаращила глаза.
— А наслаждение! — вскрикнула она. — А наслаждение от тебя?! Тебе не стыдно? Ты что, не веришь в наше наслаждение?
— В наслаждение верю, а в то, что я есть — нет.
Лена так изумилась, что сползла с кровати и стала голышом ходить по комнате. Подумав, спросила:
— Но ты же сказал, что веришь в тот свет, в бессмертие. А своего рода наслаждение наверняка есть и там.
— Наслаждение там будет, — убеждённо ответил Николай. — Но меня там не будет.
— Что за бред ты несёшь?! Я ведь говорю о твоём наслаждении!
— А я отвечаю, что моё наслаждение будет, а меня, наоборот, нет.
— Ты что, с ума меня хочешь свести? — остановилась посреди комнаты Лена. — Ты знаешь, ведь я нервная, впечатлительная.
— А ты не впечатляйся. — Смуров сам чуть привстал на кровати и огляделся.
— Ничего себе! Мы с тобой вместе уже три месяца, а я и не знала, что ты такой странный. Что же, выходит, я тебя лично не наслаждаю?
Смуров тяжело вздохнул.
— Пойми ты, в конце концов. Наслаждение от тебя есть, но меня нету.
— Кто же ты тогда? — испуганно пробормотала Лена.
Смуров рассердился.
— Пузырь наслаждения — вот кто я! — в сердцах воскликнул Коля (он и вправду был толстоват). — А больше никто. Нету меня и не будет, уйми ты свои бабьи мозги. Не верю я в своё существование. Но наших отношений это не касается.
Лена чуток успокоилась.
— Ну, раз не касается, то… Ладно, Бог с тобой… Не моё это дело — в твою душу влезать, значит.
Но вид Смурова, голого, на кровати, вконец успокоил её.
Расстались они друзьями. Но Смуров и впрямь не верил в своё существование. Как это у него получалось, он и сам не мог объяснить, но определённо выходило. Своё зеркальное отражение он принимал за химеру, за странный сон и, бывало, лаял на себя в зеркале, становясь на четвереньки.
Тело своё он тоже воспринимал относительно: дескать, пузырь наслаждения и больше ничего, да ещё сгниёт рано или поздно. Конечно, от всего оставались ум, душа и всякое прочее, но тут Смуров был особенно нетерпим. Про других, пожалуйста: может, и вправду у кого-нибудь есть бессмертие, но только не у него. Какое же у него может быть бессмертие, если его и сейчас, тут и здесь, нету. О чём же тогда говорить?
Смуров как-то не замечал ни своего ума, ни сознания, что, собственно, в основном и образует душу. У других она есть, у него нет. У него вместо этого одни провалы, не пустоты, а именно провалы.
Короче, душа Сурова казалось ему бездонной пропастью, провалом в никуда. А мысли там всякие — он почти и не замечал их. «Мухи они, летают и летают себе, — думал он. — Разве это я? Мухи и есть мухи, мысли всякие. Одна пропасть во мне, пустая…»
И он жил, не веря и не замечая себя, как в лунном сне.
Бывало, в булочную зайдёт за хлебом, да и замрёт, не зная, зачем он зашёл.
— Бездна, бездна одна во мне пустая, — не то горделиво, не то с горечью бормотал он про себя, купив всё-таки с трудом то, что якобы хотел купить.
А вообще-то жизнь шла как по маслу. Он даже успевал делать карьеру, мимоходом, мимо ума.
И всё-таки катастрофа произошла, внезапно, как инфаркт, как смерть, ни с того ни с сего.
Он проснулся один-одинёшенек в своей квартирке. И дико, исступлённо, по-сумасшедшему закричал. Казалось, крик его был безостановочным…
Вой этот произошёл оттого, что Смуров почувствовал, что в его душу-пропасть входит чудовище. Этим чудовищем была чья-то огромная чужая душа (человека или кого ещё?), вползавшая в нутро Смурова, чтобы жить в нём теперь, а его существование прекратить, уже в полном смысле этого понятия. Смуров и сам, между прочим, не прочь был прекратить своё существование, но всё-таки не в полном смысле. В полном смысле он не хотел и потому утробно орал посреди своего одинокого убежища.
Видимо, что-то последнее, что было в нём, вдруг всколыхнулось, зажглось, и стремительно поднялось желание быть. Но всё оказалось напрасным. Чудовище заполонило всё его существо, до вздоха, до оргазма, и то, что было Смуровым, ушло, или прекратило своё существование, как угодно…
Когда Лена (у неё был ключ), радостная, свежая, беспечная, вошла в квартиру сожителя, из кухни выскочило лохматое, огромное, отдалённо напоминающее тело Смурова, существо. Оно завыло (хотя в глазах светился небывалый, но малочеловеческий ум), облапило, захватило за шею Лену, и та испустила дух, не успев, бедная, даже завизжать…
Часа через три из подъезда этого дома вышел незнакомый всем окружающим человек, непонятно одетый, но с где-то приятной улыбкой. Люди, однако, оставались такими озабоченными своей судьбой, что не обратили на это явление внимания, хотя и плюнули, может быть, в душе.
Только один внимательный старичок пробормотал себе под нос из угла: «В мире нужда по причудливой твари».
Только и всего. Да лишь шальная собачонка с воем отбежала от незнакомца, впечатлительная, и бросилась в костёр, пылающий во дворе.
А глаза уже спокойно шедшего по тропинке, по крайней мере, по видимости, человека, медленно сжигались, не сгорая, огнём непонятного ума.
О любви дамы и собачки
У Гриши Бедолюбова на свете было только два близких существа: полужена, полулюбовница Лена Мурлыкина и небольшая собачонка женского полу — Ласка. Все остальные были для него дальше, хотя иногда он и к ним существенно заглядывал, например, к Кате Белохвостовой. А со своими близкими жил он в уютно-грязненькой однокомнатной квартирке на краю совсем заброшенного провинциального городка, о котором даже не скажешь точно: то ли это городок, то ли место пребывания.
Но Гриша Бедолюбов никогда не унывал. Больше всего с Леной Мурлыкиной они любили петь: то дикие песни про тюрьму и горе, то современные, тоже залихватские. Бедолюбов вообще был склонен к эйфории, но насчёт наркотиков — ни-ни. Да и где достанешь наркотики в таком маленьком городке?! Не скучал поэтому он по ним — вот и всё.
Надо сказать, что из «дальних» Бедолюбов весьма долюбливал своего троюродного родственничка — самого лихого хирурга городка Мишеля Курорезова, и, кстати, не раз Гриша оказывал ему услуги по хозяйственной и торговой части, что Курорезов весьма ценил. Родственники Лены Мурлыкиной даже поставляли Курорезову хороших кур из деревни — хотя сам Курорезов резать их наотрез отказывался и требовал, чтоб поставляли приготовленных для употребления.
