И он застыл на стуле.
Анна Филипповна даже испугалась:
— Что ж вы чай-то не пьёте?! Может, вам не такой крепкий?! Я сама-то, по возрасту, крепкий не пью, но, думаю, вам, молодёжи, море по колено…
Но Галунов не слышал её слов: окаменел, как кататоник. Он понял, откуда он. Из Вечности. Выпрыгнул оттуда — и прямо в эту нелепую человеческую жизнь. Стал существом с двумя ногами, с двумя руками и всего лишь с одной головой. А там, в квадрате, — нет ни рук, ни ног, ни головы, и слава Богу. Одна бесконечность в глубину, какие уж там ноги.
И совсем добило его четверостишие, которое красовалось над «Чёрным квадратом», написанное красными красками на ватмане:
Часы вдруг встали на стене,
И с ними время утонуло
На дне стакана с киселём,
Куда стремглав оно нырнуло.
И подпись была: поэт Лев Тигрищев.
«Всё правильно, — мелькнуло в уме Галунова, — времени там нет, ушло оно. Ну и фамилия же у поэта: Тигрищев».
И потом он разглядел под этим странным именем слова: из поэмы «Кухня Малевича».
Больше Галунов ни о чём не думал. Раз время упало, ушло, то о чём думать? Взгляд его снова вышел на чёрный квадрат…
Анна Филипповна уже не испугалась, а ужаснулась.
Но Галунов вдруг очнулся, вскочил, опрокинул чашку чая и с криком: «Я пошёл» — убежал из квартиры.
С этого момента жизнь его изменилась. Обезьяны как не бывало. Моны Лизы — тоже. Один «Чёрный квадрат».
Но душа его успокоилась. «Раз мы из Вечности, то чего волноваться?! — решил Галунов. — Надо жить обычно, но на фоне чёрного квадрата, помня его ежеминутно».
Он и перешёл к такой «обычной» жизни.
Случай в Кузьминках
Миша Гуреев, писатель средней руки, малоизвестный, но впечатлительный, задумался, сидя дома за столом.
— Жизнь ужасна, — решил он, откушивая цыплёнка. — Мне сорок лет, а я не Лермонтов, не Булгаков…
Но эту грусть развеяла жена Надя:
— Кончишь кушать и думать — идём в хозяйственный магазин.
Михаил Семёнович (таково было отчество Миши) быстро повиновался. Он любил жену, почти больше, чем себя самого.
Жили они в Кузьминках, на востоке Москвы, и всяких магазинов, ларьков кругом было видимо-невидимо. По количеству, похоже. Больше, чем бездомных собак в этом райончике.
Вышли они, полные радужных надежд.
«Плевать на Шекспира, и на Булгакова, и даже на Достоевского, — рассуждал про себя Гуреев, идя под ручку с любимой женой. — Главное, что я существую. А кто я — это уже неважно. Всевышний потом разберётся, кто есть кто».
Гуреев явно повеселел. Но переходы от грусти к дикому веселью у него были на редкость мгновенны. А тут ещё жена остановила его.
— Ты стой здесь, а я перебегу улицу и куплю в том киоске «Афишу», журнал, — сказала она уверенно. — ведь ты и улицу перебегать избегаешь. Реакции у тебя нет. Стой здесь.
И Надя ловко перебежала улицу, скрывшись в небольшой толпе у газетного киоска. Миша остался один, погрустнел и опять задумался. Но мысли были достаточно лёгкие и не давили душу.
Однако в уме мелькали довольно странные образы. То возникла старушка с испитым лицом и подмигнула, то предсказатель, то просто толстый ребёнок… Мелькали, исчезали, крутились — но сама мысль была далеко от них. Миша переживал, как ему думалось, своё будущее воплощение — где и когда, он пока не предполагал. «Но где-то я буду, если есть вечная жизнь», — настойчиво копался он в своей душе.
И мысли на этот счёт — то сладкие, то глубинно-чёрные, устрашающие — то пугали его, то умиляли. Вывел его из себя собственный крик души:
— А где же Надя?!!
Наденьки не было.
«Боже мой, ведь прошло много времени, пока я думал, — испугался он. — А её всё нет и нет. Ведь сбегать за „Афишей“ — одна минута».
Гуреев оглянулся. Ни-ни. Никого из близких. И Нади тоже.
Тогда он стремглав ринулся через улицу, недостаточно обращая внимание на несущиеся, словно стая волков, автомобили, — скорее туда, к киоску, к Наде.
Но Нади там не было. Обежав киоск раза три и заглянув между прочим в кусты, Гуреев не обнаружил жены.
Миша решил бежать, хотя сам не знал, куда. Как ему было знать, где сейчас находится жена. Взад и вперёд за ней не побежишь, когда отсутствует понятие, где она.
Понятие действительно отсутствовало.
«Она такая точная, — чуть истерично рассуждал Гуреев. — Не капризная к тому же, не вздорная. Потому, наверное, что-нибудь случилось».
Он ужаснулся.
«Бандиты уволокли, на органы. Молодая, беззащитная. Останется от неё только почка. Чтобы пересадить».
На сердце стало тяжело. Но Гуреев попытался не давать воли чёрному воображению.
«Наверное, побежала срочно в сберкассу. Она же хотела деньги взять, — пискнуло в уме. — Итак, не дури, Гуреев, — одёрнул он себя. — Не так страшен отморозок, как его малюют. Надя любого отморозка заговорит».
Мысли прыгали, как взбесившиеся мыши, и не давали хода спокойствию, несмотря на его усилия обуздать страх.
И Гуреев побежал в сберкассу. Увы. Там никого не было — одна пустота. Видимо, потому, что пенсию раздавали неделю назад. Время шло ко дну, к вечеру, и Миша не находил просвета.
Решил обскакать места, в которые они обычно заходили. Булочная, базаришко, супермаркет… Он так торопился, что его облаяли собачки.
Жены нигде не было. Заглянул даже в женский, а потом в мужской отдел парикмахерской, спросив, не видели ли они блондинки малого росту и в берете на голове.
«Куда ж я сунулся, тьфу, нервы совсем сдавать стали!» — прохрипел он самому себе, вылетая из парикмахерской под свист и возмутительные крики. Было о чём серьёзно подумать.
«Надо идти домой, а не бежать, — твёрдо постановил он. — Может быть, она уже там».
Зашёл домой. Квартира оставалась угрожающе пустой без Нади. Присел, прождал минут 10, нервы сдали вместе с мыслями. Гуреев вскочил и понёсся вперёд. Выбежав во дворик, в пространство, он почувствовал себя, как в заколдованном круге.
«Куда нестись? — тоскливо подумал он. — Вот остался я без жены. Не может же она прийти ко мне обратно. Значит, её украли».
И всё ему показалось заколдованным: и гараж, и киоски, и магазины, и даже детки, играющие в садике.
«Только кто нас всех околдовал?» — возникла нехорошая мысль.
И всё же пошёл вперёд, надеясь на случайность. Брёл по тротуару около синего семнадцатиэтажного дома, и вдруг навстречу ему прямо-таки выпрыгнул юркий человечек.
