— Вы писатель Гуреев? — с ходу спросил он. Глаза его горели.
— Да-да, — невнятно пробормотал Гуреев.
— Вы знаете, мы с женой — ярые поклонники вашего творчества, — выговорил человечек. — Мы живём им. Я узнал, что вы живёте рядом, и лицо ваше помню по фотографии в газете. Вы и по телевизору один раз выступали.
Гуреев ошалел. Читатели у него были, но поклонников — никогда. Держался Гуреев обычно скромно и не преувеличивал себя. Но взгляд человека буквально ел его. Сам почитатель покраснел и наконец выпалил:
— Ну, зайдите к нам на минутку… Второй этаж, вот он… Прошу, прошу подписать вашу же книгу, «Жизнь Квашевых». Мы с женой её особенно ценим.
Роман «Жизнь Квашевых» сам Миша Гуреев не особо ценил, считал его захудалым и чуть ли не худшим из всего, что он написал. И от упоминания этого романа он обалдел ещё больше. Ещё вчера он со злостью хотел выкинуть единственный сохранившийся у него экземпляр, да жена не дала. Тем не менее, почитатель так просил, что Гуреев, впавший в бездонную прострацию, пошёл вслед за ним, и взобрались они на второй этаж. Почитатель позвонил, ему открыла женщина, немного растрёпанная, лет около сорока. Самому же поклоннику было на вид немного больше сорока.
— Моя жена, Гуреев, — представил он, и Гуреев вошёл в довольно бедную, расшарпанную, но обжитую двухкомнатную квартирку.
Его провели в гостиную. На стульях, на диванчике были разбросаны брюки, носки, рубашки.
— У нас не прибрано, — загадочно улыбнулась хозяйка.
Гуреев уселся на диванчик.
— Вот книга «Жизнь Квашевых», — и хозяйка протянула Гурееву потрёпанную, зачитанную насквозь книгу.
Хозяин присел около писателя на диванчик, а хозяюшка села на стул — точно напротив Гуреева.
— Подпишите.
Гуреев было взялся за ручку, но остановился.
— Кому же подписать, как вас зовут?
На полном лице хозяюшки заиграла улыбка, и она почти шёпотом ответила:
— Квашевы мы.
— Как Квашевы? Однофамильцы?
— Ни в коем случае, — странно улыбнулась хозяйка, и глаза её помутнели. — Мы не однофамильцы, мы и есть ваши герои. Лёша Квашев, мой муж, и я, Антонина Квашева.
— Подожди, Тоня, — перебил её хозяин и оглядел писателя чудным взглядом. — Дело в том, что мы так полюбили ваших героев, что постепенно, с течением времени, превратились в них самих. И фамилии, и имена их взяли — не формально, конечно. Мы и живём, как они: помните, как они пили чай, как гуляли по бульварам, как ужинали. И сны, сны…
— Мы в точности всё переняли, — блаженно проговорила хозяйка. — И стали не Дворкины, какими мы были, а Квашевы… Мы теперь живые Квашевы с ваших страниц, — и Антонина Квашева пристально взглянула в лицо Гуреева.
Гуреев оцепенел, но в душе захотел выпрыгнуть в окно.
— Кому же подписать? — машинально спросил он.
— Никому, — ответил хозяин. — То есть подпишите так: «Ожившим Квашевым посвящаю».
И Квашев ласково поглядел на писателя.
Гуреев — нервы у него окончательно сдали — вдруг запел. Пел он про тайгу и тайну. Квашевы не среагировали, они только покачивали в такт головами, глядя на Мишу Гуреева.
— Хорошо поёте, — наконец выдавил Лёша Квашев, хозяин.
— Так у нас в деревне леший в лесу пел, — расслабленно сказала Тоня.
Гуреев кончил петь и попросил чаю, надеясь, что за чаем сбежит. Квашев обнял Гуреева за шею.
— Да вы нас не бойтесь. Михаил Семёнович. Как только мы стали Квашевы, жизнь у нас пошла спокойная, размеренная. Молчаливая даже.
— Чаю! — выкрикнул Гуреев и стукнул кулаком по столу.
— Чаю на том свете напьёмся, — слезливо ответил Лёша.
В это время Тоня рукой своей сделала мужу какой-то таинственный знак. Гуреев понял это своеобразно: его хотят зарезать. Взвизгнул внутри себя, но добродушное выражение на лице Тони немного успокоило его.
— Мы вашу книгу наизусть знаем. Весь пухлый роман, — произнесла вдруг Квашева. — Прочтите любую строчку в книге, хоть в середине, и мы продолжим, не глядя.
Она сказала об этом с таким фанатизмом, что Миша сразу поверил.
— Да, да, да, — только и пробормотал он.
Про себя ужаснулся: он сам не только не помнил хоть одну строчку из своего романа, но забыл даже имена и фамилии всех персонажей, кроме двух главных, обозначенных в оглавлении. Он стыдился своего первого романа, далее, считал он, пошло получше. Однажды на одном тусовочном вечере в ЦДЛ к нему подошёл знаменитый критик и укоризненно сказал:
— Вчера случайно попался ваш роман «Жизнь Квашевых». Прочёл, сколько смог… Миша, сожгите этот роман и напишите в «Литературку», что писали эту книгу во сне. Сделайте что-нибудь, этот роман просто рушит всякий намёк на ваш талант. Вы уж извините меня.
В душе Гуреев не мог не согласиться, критик был хамоват, но прав.
И вот теперь он окружён беспредельной любовью к этому роману. До бреда, до воплощения в его персонажи.
— Ну, я не понимаю, можно впустить в себя образ Гамлета, Алёши Карамазова, наконец, Иудушки Головлёва, но Квашевых…
И Гуреев тоскливо огляделся: именно бездарность романа угнетала его. «Нет-нет, никуда его я не смог припрятать, эта книга преследует меня», — думал он.
— Дайте мне поцеловать вашу правую руку, — липко произнесла Квашева без улыбки. — Ведь этой рукой вы писали роман.
— Почему этот роман? — взвинтился Гуреев. — Моя лучшая книга — «Две недели в дремучем лесу». Все критики признают это.
— Да разве сравнить! — охнул Квашев. — Мы пробовали читать, да уснули.
В это время Квашева подмигнула мужу, и он, в свою очередь, подмигнул ей.
«Начинается», — подумал Гуреев в холодном поту.
Квашева растворилась в улыбке и умильно обратилась к Гурееву:
— Михаил Семёнович, у нас с мужем к вам огромная и не совсем нормальная просьба. Даже требование. Напишите продолжение, а именно: «Жизнь Квашевых на том свете». И потом, вы не дали мне погладить вашу беленькую ручку…
Гуреев оцепенел и выпучил глаза:
— Да как же это возможно?! Я что — был на том свете?! Я ещё не умер на этом!!
Квашевы даже рот раскрыли от удивления.
— Почему же не сможете?! С вашим талантом?!! Да вы тот свет насквозь видите, раз вы писатель. Продолжите нас…
Руки Гуреева безвольно повисли.
— Да, да! — подтвердила Тоня Квашева слова мужа. — Умоляю, продолжите нас! Мы хотим жить и на том свете!!! А то, глядишь, скоро умрём, мы, Квашевы, хворые…
Руки её дрожали, на глазках появилась слезинка. Это как-то подбодрило Гуреева: дескать, не зарежут. И он вдохновенно, почти научно, принялся объяснять, что он не тот, за кого они его принимают, и что он не способен не только описать жизнь на том свете, но даже жизнь в Австралии или на Марсе.
