— Я бы хотела, чтобы моя душа хотя бы на минуту стала этим пространством, — прошептала Таня. — Можно сойти с ума от такого непонятного, мистического счастья, видя это.
Марина кивнула головой и ответила:
— Но Россия в целом в состоянии дать гораздо больше, чем человек может вместить. И любовь к ней, наша любовь, может привести к взрыву… духовному взрыву…
Павел молчал: он еще далеко не совсем вышел из своего состояния, хотя после посещения Буранова ему стало легче…
Глава 9
Первое, что почувствовал Павел, когда они вошли в садик перед скромным одноэтажным домиком Орлова, была ясно выраженная определенность: на этот раз он попал не в прошлое, а на тот свет.
Перед домиком, под размашистым деревом, расположился стол, за которым сидели четверо человек. Но одно место — самое центральное — занимало большое кресло, совершенно пустое. На нем никто не сидел, но все взоры были прикованы именно к нему. Женщина в черном платке, вида абсолютно интеллигентного, но в то же время простого, что-то бормотала, обращаясь к жуткому месту. Рядом сидел лохматый полуголый человек, фантастического вида, он не то подпевал ее разговору, не то просто подвывал. С другой стороны сидела совершенно уже полузагробная старушка, но очень живая: она что-то быстро записывала, прислушиваясь к разговору с пустым креслом. Четвертый, уже пожилой мужичок, явно и странно прыгал вокруг стола.
На вошедших они сначала не обратили никакого внимания.
Павел прислушался:
— Спиридон у нас не летун, Григорий Дмитриевич, не летун, — почти кричала в пустое кресло женщина в платке. — Он еще летать не может. Он бегает. Бегает не от мира сего, а от себя самого. Потому что Спиридон у нас — мудрый.
Лохматый около нее дико завыл при слове «мудрый». Сам Спиридон — он оказался тем, который прыгал, — не прислушался к этому слову: он неистово прыгал и молчал.
Записывающая толстая старушка блаженно улыбалась в ответ.
К ней и обратилась Марина:
— Григорий Дмитриевич где?
— Как где? — пролепетала толстая старушка. — Вот он, — и она указала на пустое место. — А мы вокруг него, как дети.
— Но там пусто, — смиренно сказала Марина.
— Конечно, пусто, — ответила старушка. — Что у нас, вы думаете, глаз нет, мы не видим, что ли? Но с самим Григорием Дмитриевичем, когда он в теле, мы и не осмеливаемся говорить. Мы молчим при ем обыкновенно.
— И что? — спросила Таня.
— И что? А когда он пустой, без тела, мы с ним и беседуем. Сам Григорий Дмитриевич вышел, скоро придет, а мы пока с его пустотой разговариваем.
— Ах, вы буддисты мои дорогие, — усмехнулась Марина. — Давайте знакомиться. Нам тоже охота с пустотой пообщаться.
— Улита Петровна, — скромно заметила старушка.
Тот, кто выл, звался Колей. Марина вспомнила свой подвал — но Коля выл по-другому. Разговорчивая женщина оказалась Анфисой.
А Вдали уже появился он, Гриша Орлов. Был он довольно мощным, рослым, лет как будто бы сорок, но среди такого тела выделялось огромное — по внутреннему ощущению — лицо, и на нем глаза — несоразмерные и совершенно, казалось, не связанные духовно и жизненно ни с этим лицом, ни со Вселенной вообще.
Внешне взгляд был непонятно ошалелый, но внутренний мир глаз был, наоборот, неподвижно-глубок, с мерцающими огоньками. На голове пролысина, и обнажившийся череп был в чем-то бездонно неестественен.
— Одни глаза его с ума сводят, — пробормотала Улита Петровна. — Как же нам с ним при нем разговаривать!
Орлов молча сел в кресло.
«И определить его невозможно. Нету для него метафизических понятий», — подумала Таня.
Спиридон перестал прыгать, и все как-то смирились.
— Мы все записали, о чем мы с вами разговаривали в ваше отсутствие, Григорий Дмитриевич, — как-то по-деловому, вполне рационально вдруг сказала Анфиса, которая и вела разговор с пустым креслом.
Орлов молча кивнул головой.
Таня не всегда могла выдерживать его взгляд: что-то в ней разрушалось от него. Все же пришедшие поздоровались с ним.
— Помогите нам, Григорий Митрич! — провыл Коля.
— Если я тебе помогу, — помрешь, — отдаленно ответил Орлов.
Коля сразу повеселел и забыл подвывать.
— Он вас любит, Григорий Дмитриевич, — умиленно прошипел переставший прыгать Спиридон. — Хоть робеет, но любит.
— Я любить меня никому не запрещаю, — холодно ответил Орлов. — А ты все балуешься, Спиридон? Летун эдакий?
— Какое, Григорий Дмитриевич, — сам оробел Спиридон. — Ничего у меня пока не выходит.
Он даже пошатнулся, задел стол, отчего качнулся бачок квасу на нем.
Выражение лица Орлова все время менялось на поверхности: то он было насмешливым, то жутким, то серьезным, то ошалелым — но все эти выражения не имели никакой связи с его внутренним состоянием. Там были бездонность, глубина и огоньки — если смотреть, конечно, только человеческим, земным взглядом.
— А ты меня любишь, Марина? — вдруг спросил Орлов, резко и безотносительно, даже не глядя в ее сторону.
— Кого — «тебя»? Кого? Кто ты? — Марина выговорила все это быстро и тоже резко.
Спиридон — то ли от страха, то ли от неожиданности — соскочил со стула и упал. Но взгляд снизу был острый, направленный на Марину.
— Хорошо сказала девочка, хорошо, — также отсутствующе ответил Орлов.
— Мы виделись последний раз… — выпалила Таня.
— Во сне, — поправил ее Орлов.
— Григорий Дмитриевич! — внезапно вмешался, покраснев, Павел, который после первого шока (дескать, попал на тот свет) стал приходить в себя. — Все, что здесь происходит — очень напоминает надругательство над разумом человеческим. Это замечательно, давно пора! Эта, своего рода, инициация.
— Ну есть над чем подсмеиваться, — возразил Орлов и даже улыбнулся, но улыбка его была, как на луне. — Разум, ну и что? Это то же самое, что надругаться над мышью. Бог с вами, молодой человек. Гораздо жутче надо смотреть. Вот Марина это знает…
— Мы к вам по делу, Григорий Дмитриевич, — заметила Марина.
— Думаю, что да. — Орлов наклонил голову. Глаза его, большие, ошалело-потусторонние, смотрели в никуда. — Тогда, Спиридон, вставай с земли, собирай своих, завтра продолжим. Страх перед пустотой опять прогонять будем… А мы пойдем в горницу.
Прежние гости послушно исчезли, а новые, Марина с Таней и Павлом, пошли в горницу.
Выл ветер, но очень осторожно, боязливо; облака на тускнеющем небе неслись быстро, образуя какие-то фантастические лица и фигуры на небе, которые тем не менее быстро распадались.
Но, когда вошли в горницу, стало уютней. На столе квас, хлеб, яблоки. Забывая о безумии, гости расселись, как бы вокруг Орлова.
