— Ну это еще когда будет, — горько вздохнул Юлик. — Мы не доживем, даже если заморозимся или продлимся как-то в двадцать первом веке… от твоих слов запьешь только, Артур, — проскулил он.
— Ничего, ничего, — Крушуев встал и добродушно похлопал Юлика по плечу, — поэтому запомни: нам надо на себя только надеяться. Никаких чертей, понял?!. Полагаемся только на человеческий разум. На свет его и добро. Ты же слышал об эпохе Просвещения?
— Небось.
— Ну так вот: беседа окончена. А завтра с утра приедешь ко мне на дачу для конкретного разговора, задание дам.
Юлик оживился, грусть прошла.
— А вот тебе и денежки, аванс. Идея идеей, а жрать-то надо, — и Крушуев передал ему увесистую пачку, — к тому же, ты ведь воробышков любишь кормить, не так ли?
— И голубков тоже.
— Тебе этих баксов на всех хватит. И на себя. На этом простились.
Глава 14
На следующий день Посеев сел в ободранную электричку, чтобы вовремя прибыть на дачу Крушуева.
В вагоне было мало народу, но это не смутило Юлика. Он быстро огляделся, не зная, куда убрать руки. У него, огромного, была привычка разговаривать с самим собой, бормотать под нос, как будто он родился стариком. Но на этот раз, испугавшись своего бормотания, он замолчал и стал думать:
«Это легко определить, когда пророк или иной бестия проявил себя… Как тот, девятнадцатилетний, которого я удавил… А в ином случае, без прямовидящих, без Зори, к примеру, — трудно… Когда еще не проявил… А ты попробуй без Зори, попробуй просто так… посмотри в глаза и узнай: бог он или человек. Если бог — надо придушить. Так-то, Юлик. Вот взгляни строго в глаза людей вокруг, в вагоне… А что если испытать?»
И Посеев стал вглядываться. Потом даже соскочил с места и пробежался по вагону, махая руками. Вернулся ошалелый. Почти все в вагоне показались ему загадочными. «Пося (Крушуев ласкал его этим именем, и он сам любил так называть свою персону), Пося, значит что, всех их надо придушить?» — подумал он.
Юлик остолбенел. Мелькнуло: может, они только по глазам великие и загадочные, а не изнутри. Облизнулся; нет, прав Артур: дисциплина, дисциплина прежде всего, а то и на себя подумаешь, что бог. Самого себя придушишь. Не его это дело — определять, кто провидец или властитель дум. Его дело простое: душить. (Иное смертоубийство Юлик не жаловал.) Зачем он привязался, например, к какому-то Черепову? Чем он так уж плох? А вдруг, наоборот, свой парень? Но перчатки на всякий случай всегда при мне, — заключил Юлик.
И невольно посмотрел на девушку напротив, вернее, наискосок. Она внимательно, но отключенно, нежная такая, «со снопом волос своих овсяных», смотрела на него. Не осуждающе, но и не завлекая. Просто так. Но Юлика испугали необычайная глубина и ум в ее глазах.
«Артуру надо бы ее обнаружить. Пусть решает. Но как?» — чуть не бормотнул он.
Потом посмотрел на ее тонкие голубые жилки на шее и решил, что ее просто будет убить, но жалко.
От этого Юлий замолчал в уме, и так молчал и молчал. А потом вдруг гаркнул:
— Девушка, а не хотите ли вы пройтись со мной глубоко, на дачу?
И даже испугался своего крика. Посмотрел — а вместо девушки пустота. Видимо, она сошла на остановке, пока Юлик молчал. «Со снопом волос своих овсяных отоснилась ты мне навсегда», — нелепо возникли в его мозгу давно, казалось, позабытые, случайно прочитанные строчки. Поэзию Посеев терпеть не мог.
Старушка с корзинкой помидоров юрко отсела от него в сторону.
«Никто меня не любит», — подумал Юлик.
Но скоро ему самому надо было сходить. Дачный поселок, утки, гуси, деревья захватили его в свой мир. Но он шел, не разглядывая ничего…
Крушуев впустил его внушительно. Когда Юлик проходил вглубь, мимо, куда-то наверх, на второй этаж, промелькнула немолодая женщина с густыми черными волосами и оцепенелым взором, внутри которого светились воля и безумие.
«Как бы не сглазила, — испугался Юлик, — сглазит, себя самого задушишь или какого-нибудь невинного воробушка».
Вошли в малюсенькую, точно на собачонку, комнатку со столом у приплюснутого окна.
— Это не Зоря? — шепнул Посеев.
— Что ты, Пося, что ты! — гоготнул Крушуев. — Это ученица ее, студентка.
— Ох, Артур, — проскулил и пожаловался Посеев. — Колдунов, ведьм, гадальщиц, трясунов востроглазых развелось кругом видимо-невидимо.
— Не тебе судить, — оборвал Крушуев, — садись и слушай.
— Я весь твой, — заметил Юлик.
— Дело очень мутное, но нужное. Есть в Москве один подвал, населенный якобы бомжами…
— Пусть живут, не гении, — прошамкал Юлик (зубов, в отличие от пальцев, у него было маловато).
— Не перебивай, идиот. Слушай! Адрес я дам. Ну так вот. Там завелось существо, которое называют Никита. Оно там не живет, но бывает. Где само живет — непонятно, нам неизвестно. Существо надо замочить, оно не физкультурник, не бойся.
Юлик разинул рот.
— Что за «существо»? Человек, или, не дай бог, еще кто?..
— Человек, человек, — успокоил Крушуев, — но оригинал.
— Что значит «оригинал»?.. Артур, ты всегда мне объяснял, за что я мочу человека. Я же идейный, ты всегда мне открывал…
— И сейчас не скрою. Это человек из будущего. Правда, немного сдвинутый. Но, скорее, просто притворяется. Шпион отгудова, — по лицу Крушуева прошел нервный смешок.
— Не понял. Из какого «будущего»? Ты что, отец?!
— Из будущего в буквальном смысле. На много столетий, а то и тысячелетий вперед.
— Да разве такое бывает?
— Бывает, Пося, бывает. К сожалению, бывает. И из прошлого, и из будущего.
Юлик взглянул на лицо Крушуева и съежился, потому что понял: говорит серьезно. Уже второй раз за этот день Посеев обалдел: один раз из-за девушки, а сейчас из-за будущего. Посмотрев на него, Крушуев доверительно и широко улыбнулся, точно открывая душу для объятий:
— Объясняю: в секретных архивах разных государств зафиксированы неоднократно такие случаи, когда человек, скажем, из XVIII века попадает в начало ХХ-го. Кое-что сейчас стало просачиваться в печать. Особенно тщательно собирал такие материалы Ватикан. Эти всегда тут как тут. Я сам видел их тексты.
И Крушуев кое-что поведал Посееву.
— А почему же все это так скрывается? — не веря своим ушам, спросил Юлик.
— Много причин. Что ж тут удивительного? Ну, во-первых, у обывателя крыша поедет, если будут явные доказательства. Во-вторых, естественные науки могут попасть в затруднительное положение. А на них все держится… В третьих…
— Ладно, ладно! — замахал руками, как черными крыльями, Посеев. — Неужто такое может быть?
