— Мы уже тертые на этот счет, — оборвал его Павел, — спасибо за адресок…
Глава 22
Черепов спал в глубинном ночном лесу, у громадной сосны, чуть не в берлоге. Муравьи не мешали ему, в сущности, он не имел ничего против муравьев. Люди и поклонники надоели, и от поклонения он ушел в подмосковный лес, благо местами он был еще дремуч, как в давние времена. Чем становилось дремучей, тем темней у него было на душе и тем лучше. Утром встал и пошел по наитию. Втайне он знал, к кому идет.
Недалеко от человеческого жилья выскочил кто-то из-за дерева и, увидев Черепова, остолбенел.
— Браток, помоги! — крикнул он Климу.
Черепов поплелся к нему. Он всегда отзывался на такой зов. Почему бы не помочь человеку перед концом мира?
Человек был мужиковат, но выглядел умно. По глазам все было понятно, и Черепов, вздохнув, присел на пень, которым раньше поклонялись. Помощь нужна была душевная. Человек выглядел лет на сорок, худой; подбежав к Черепову, он опять остолбенел.
— Бывает, — лениво заключил Клим, — ну что тебе? — Появись перед ним хоть леший, он реагировал бы точно таким же образом.
Но человек и не думал о чем-либо просить. Он ошеломленно смотрел и смотрел на Черепова, а потом проговорил:
— Потрогать бы тебя… Какая у тебя голова… Голова ли это? А?!.
У Черепова проявился слабый интерес в глазах. Человек подошел поближе, но взгляд его помутнел, и он продолжал:
— Я раньше бегал от загадки к загадке. Бегуном звали… А теперь мне и бежать нечего: для меня все стало загадкой… Все! А ты что-то особенно… Совсем загадочный. Даже голова у меня закружилась.
И человек, пошатнувшись, упал перед пнем, на котором сидел Черепов.
Клим сам потрогал голову упавшего, тот вернулся в себя, и вместо того чтобы встать, вздохнул и просто прилег у ног Черепова лицом к уходящим ввысь деревьям.
— Эй, бегунок… — тихо проговорил Клим, — из секты, что ли? Из староверов, бегунов… Непохоже…
В ответ шелестели листья. Полз червь.
— То-то и оно, что непохоже, — донесся до него ответ, как из другого далекого полумира. — Кабы было похоже, разве я бы у ног твоих лежал?
— Ну-ну…
— Те ведь люди простые, бегут от горя, от этого мира, от Антихриста. А у меня и понятиев таких нет… Какой мир?.. Для меня это луна какая-то, а не «наш мир»… Одна луна, а вокруг нее тайна… Все во мне пошатнулось… Поверишь, мужик, — упавший даже вытянул к Черепову губу, — меня кто-нибудь спросит: сколько времени, мол, который час? Или еще ерунду какую-нибудь, а я сам не свой становлюсь на любой вопрос, все мне кажется спрашивавший-то уходит, уже не человек он, а так, закорючка какая-то с луны упавшая или еще хуже… И я столбенею, ответить не могу… И весь мир этот на мир не похож… Просто, а ужас… А от тебя, парень, я совсем дошел… Ты кто?
Черепов захохотал.
Упавший опять вытянул губу и сказал:
— Ты сердце мое потрогай… Как бьется!.. Вот глупость, от какого-то сердца все зависит… Но ты скажи сначала, кто ты… А то моя душа, видишь, в черную лужу превращается, тень ее накрывает… Страшно.
Черепов посерьезнел.
— Вот ты какой, — сказал, — бедолага… Много, много у нас в лесах было странников.
— Я не странник, парень… Мир — странник, а не я…
— Молодец! Только вставай на ноги.
— Какие-то ноги еще есть, — проворчал упавший, но стал подниматься.
— Веди меня теперь.
— Куда?
— Известно куда. Из лесу.
— Да мы уж из лесу почти вышли, сидя на пне. Вон там жилье. Видишь?
— Там жилье?! — искренне удивился упавший.
И они пошли к так называемому жилью. Вот и садик, огороженный полуоградой. Бессмысленная коза в стороне. А внутри домик — полуразрушенный, старый. Упавший гнилостно осмотрелся, точно не узнавая ничего, но пошел в правильную сторону, именно к полуразрушенному домику. Черепов неуверенно оглянулся, махнул упавшему рукой, но двинулся к другому домишке.
Их было не так уж много, все заваленные, уютные, похожие на приземистые деревья с дуплом внутри.
Но в полуразрушенном домишке у малюсенького окна, за столом сидели Орлов и Марина. Кто-то постучал в окно.
— Спиридон пришел. С прогулки, — вздохнул Орлов и пошел открывать дверь.
Пригибая голову, в комнатушку влез упавший, точнее, Спиридон, тот самый «бегунок» за загадками мира сего, который встретился Марине и ее друзьям в странной компании в саду Орлова. Но компания эта беседовала не с самим Орловым, а с пустым креслом его. Но сейчас садик был не тот, и домик тоже. То была уже другая «берлога» Орлова, на отшибе, словно он здесь принимал покойников со всего мира.
— Ну что, Спиридонушка, утомился? — участливо спросил Орлов и провел рукой по его лбу. — Познал, чего мир стоит и в какую яму может душа провалиться?
Спиридон промолчал.
— Проверил на прочность мир сей, да и себя заодно? Глаза Спиридона вдруг засветились, пелена ужаса и тьмы сошла с них, внутри был твердый человечий огонек.
— Ну вот и вернулся. Все в порядке, — подтвердил Орлов, заглянув ему в глаза. — Иди теперь отдыхай.
Спиридон спокойно ответил:
— Весело было, Григорий Дмитрич. Спасибо вам. Но все же я полежу.
— Да вон кроватка в той комнатке, за печкой. Лучше всего поспи до утра…
И Орлов невидимо вернулся к Марине.
— Человек — это звучит смешно, — безотносительно и отрешенно проговорил Орлов, — это ведь только стартовая площадка, чтоб взлететь в неведомое человеку и отрицающее его.
— Кошмарно это интересно, Григорий Дмитриевич, — вздохнула Марина. — «И отрицающее его!» Даже мне страшновато, потому что знаю, что имеете вы в виду? Отрицающее не только временное, жалкое «я» и все прочее, но и…
— Образ и подобие Божие. Атман, Вечное Я и прочее, — чуть насмешливо промолвил Орлов.
— Немыслимо смеяться над Богом, — сухо ответила Марина. — Не родился еще такой юморист.
— Как все-таки с вами трудно, со смертными. — Орлов как будто обратил внимание на окружающее. — С вами поговоришь — и совсем человеком станешь. Даже с тобой, Марина. Не отрицаю я вовсе ничего, но надо идти радикально дальше. Высшая математика не отрицает арифметику первого класса.
Марина вспыхнула:
— Это вечное абсолютное Я, бессмертие — арифметика первого класса?! Должна ведь быть опора, что-то вечное, вне гибели, прежде чем бросаться в бездну!
— Все это вечное есть, кто спорит, но не в этом дело… — совсем человечно ответил Григорий Дмитриевич.
— Нет, и в этом тоже, — упрямо повторила Марина. — Да, я верна своей черной точке, своей пропасти за ней… Но одновременно я все больше и больше склоняюсь к этой опоре, к своему «нежно любимому Атману», к моему вечному Я, к Абсолюту, к Богу внутри Себя, впрочем, все это уже за пределами слов…
