— Да ради Бога, Мариночка, ради Бога! — замахал огромными руками Орлов, словно утешая ребенка. Лишь бы не плакал. Марина взглянула на него, и его образ расплылся, даже непомерные глаза как будто исчезли, канули в бездну, и в комнате одна Бесконечность.
Но она упорно продолжала, словно возражая непостижимому:
— И я хочу быть и там и там. И в бездне и в своем «я», Григорий Дмитриевич!.. Григорий Дмитриевич!
Она словно очнулась и увидела: Орлов на месте в обычном виде, и даже улыбается:
— Так, так… Поменьше слов. Смертным часто мешают слова… Какой конфуз, например, со словом «Бог»… Люди пытались уловить Абсолютную Реальность, и что получилось?..
Марина вдруг рассмеялась. Но смех был такой, что перешел в долгое молчание.
Но затем из другой комнаты, из-за угла, выскочил совсем обезумевший вдруг Спиридон в одних трусах и майке.
— Григорий Дмитрич! — закричал он посреди комнаты. — Но ведь потом, после падения мира сего, Бог сотрет слезу с глаз человека, не будет горя, будет рассвет, рай, торжество!!!
Орлов наклонил свою нездешне-бычью голову.
Лицо улыбалось, но глаза были, как всегда, неподвижно мерцающие и вне миров.
— Да будет это все, будет! — расхохотался вдруг он. — Только таким людям, как Марина, это все быстро надоест.
И он подмигнул Марине, хотя глаз по-прежнему оставался далеким.
— И успокойтесь, Спиридон, — Григорий Дмитриевич даже привстал, — я знаю: вы вырветесь из земной тюрьмы…
Спиридон как-то радостно сник, так же быстро, как и взорвался, и со странным благодушием опять бросился спать.
— У него все в норме, — заметил Орлов, возвращаясь глазами к Марине, — маленькие ранящие его шажочки… Ему хорошо бы познать, что этот мир — болезнь…
— А Россия? — вдруг спросила Марина.
— Россия… Как-нибудь поговорим потом, — так же внезапно ответил Орлов, странно и загадочно улыбнувшись.
Тайная красота хлынула к лицу Марины.
Она встала и вдруг совсем близко подошла к Орлову. Это было почти немыслимо — так стоять близко от Непостижимого, хотя и в виде человека.
Но она слегка прикоснулась к нему рукой и ушла.
Глава 23
Позже вечером в заброшенный, наполовину покосившийся этот домик ввалился Черепов, грязный, но трезвый. Первого, кого он увидел, был Спиридон, который сидел за столом веселый, подтянутый и умный. А недалеко в кресле — Орлов, согласный принять:
— Проходи, Климушка, проходи! С неба, что ли, упал?!
Черепов, конечно, заранее знал, где находится этот второй дом Орлова, и его тянуло к нему, недаром для своего лесного запоя он и выбрал ближний к Орлову лес, приехав сюда от недостаточно прожженных Никитиных. Но Спиридон крайне изумился.
— Он ваш, Григорий Дмитрич?! Ваш?.. Вот это да… Ведь меня вел по опушке, когда я был в состоянии…
И Спиридон развел руками. Был он сейчас грандиозно нормален.
Черепов пробормотал:
— Ах вот оно что… Ну теперь все понятно, не ваш и не чей, хотя я, Григорий Дмитриевич, — и Клим бросил мрачный взгляд на Орлова, но не по отношению к нему, а вообще.
Спиридону стало не по себе.
— Я на скамейку к бабушкам пойду покурить, — сказал он Орлову и тяжело двинулся к дверям.
Но до его слуха все-таки донесся замирающий голос Черепова:
— Ничего у вас не получится, Григорий Дмитриевич… Все бесполезно… Любые прорывы — это иллюзии. Мы живем на дне ада, и если у нас есть надежда, то только не на себя…
«Ишь ты», — подумал Спиридон.
И потом Черепов продолжал, но Спиридон уже не слышал:
— Не выбраться из этой пещеры, из этого мира. Чем ближе, мы думаем, что приближаемся к выходу, тем глубже мы погружаемся в мерзкую тину мира сего, и тем дальше отдаляемся от выхода. И весь этот свет в конце тоннеля — он не наш, это только отблеск, игра или просто ведьмины огоньки… А вы хотите еще большего, чем света. Я уверен, не будет ничего для человечества, кроме тотального срама. Мы обречены, и в этом наше загадочное предназначение… Значит, кому-то свыше нужна наша гибель, и надо искать Кого-то, кто еще выше, чтобы…
Неожиданно Черепов заметил, что он обращается к пустому креслу, хотя то не отвечает. Орлова нигде не было, ни в кресле, ни где-то еще.
Клим замер, выругался, пробормотал, что-де все понятно, и с яростью продолжал говорить туда, в пустое кресло. Вошла какая-то толстая, но мрачная старуха, и, не удивившись такому разговору, поставила на стол пышный самовар, баранки и другое, прямо перед пустым креслом.
Черепова добило это полное согласие с пустым местом, как будто так и положено, несмотря на любезное приглашение: мол, проходи, Климушка, проходи! Махнув рукой, Черепов направился к выходу.
— Да куда же вы убегаете, Климушка, — раздался голос откуда-то сверху, с потолка, или с полу чердака, что ли. — Присядьте, раз обречены.
Черепов неожиданно для себя действительно сел и удивился этому.
— Хохотун вы все-таки, Орлов, хохотун… Ну хорошо, сдаюсь.
— Как Ульянушка-то, жива-здорова?
Клим ничего не понимал, откуда голос, кресло было пустое, и его поглотила эта жуткая пустота.
— Да что вы дуетесь, Климушка… Сестрица-то жива? — Орлов явно был уже в комнате, подходил, но Клим ничего не видел, втягиваясь нутром в эту пустоту и оцепенев. Возникнув, Орлов похлопал Клима по плечу.
— Чаек-то готов, тут и баранки, плюшки, пейте чаек-ти, обреченный…
Черепов как-то сразу пришел в себя, посмотрел на Орлова и усмехнулся:
— Всё уроки смертным даете, Григорий Дмитриевич… Ну-ну… Вот и я, грешный, влип.
— Ни во что вы не влипли, Черепов, кроме как в самого себя. Пейте. С похмелья помогает.
— Не в себя я влип, а в мир этот. Не утешайте. Черепов опять взглянул на Орлова. Лицо его стало вдруг доброе-предоброе, ну прямо малиновое, но внутри, в глубине глаз было все то же, неописуемое и далекое: и доброта, и любое другое человеческое могло в любой момент упасть как шутовской колпак.
Черепов все понял, вздохнул и все-таки сказал:
— Не верю, что не обречены.
Орлов внезапно чуть посерьезнел и ответил:
— Правильно, Клим, правильно. Не верьте. Это вам очень идет. Это по-вашему. А там посмотрим. Но когда придет то, о чем вы думаете, вам не будет тяжело, но будете ли вы тогда вообще, это еще вопрос.
Черепову стало жутко: не столько за себя, сколько тотально.
— Я, пожалуй, пойду, с вами худо…
— Так-так!!!
Черепов опять взглянул на Орлова и вдруг молниеносно высказался:
