В тот день, когда «метафизические» решали закрут: откуда Никита, Юлик сидел на детской скамейке в садике, на окраине Москвы, и даже не кормил воробышков. Задумался. Никто ему в подвале, может быть, инстинктивно (мол, странный человек, неизвестно откуда, это тебе не друзья самой Марины), не давал нити к бытию Никиты. И сейчас на этой скамеечке у Юлия Посеева наступил провал. У него и раньше бывали провалы. Память слабела, и на первый план выступало что-то непонятное, вроде того, что нет в мире нигде уюта, а должен быть. От этого «должен быть» Юлий зверел и хотел тогда уничтожить все, что не соответствует «уюту». А не соответствует ему почти все. Но в нормальном состоянии всегда довлел высший приказ Крушуева: уничтожать надо только необычных людей, особенно людей духа. Вот, говорят, где-то монаха прирезали, это хорошо, если только монах от духа. Потому что духовное и необычное мешает уюту и жизни на земле. Надо все приземлить, особенно духовное. Все это проносилось молниеносно в уме Юлия: ведь таковы были, в точности, многократные наставления и слова самого Артура Михайловича.
Но помимо этого был провал. И Юлий чувствовал тогда: надо всех резать. И главное: он сам какой-то выброшенный, точно его пнули под зад и не родили, а выбросили на луну. И все потому, что нет в мире ни порядка, ни уюта. Не успеешь родиться, а тебя уже куда-нибудь забросят, не спрашивая. Может быть, или он — не то, или само мирозданье — не то.
И сразу же, тут как тут, на скамейку к Юлику подсела старушка. Она еще с противоположной скамьи за ним наблюдала, востро и пронзительно. А теперь подсела.
На данный момент Юлика смутили его длинные руки, он глянул на старушенцию и спросил:
— Чего ты хошь? Ничейная, что ли?
Старушка ответила, что он попал в точку. А потом началось нечто несусветное.
Бабушка опять взглянула на него каким-то чересчур острым взглядом, как все равно с того света, и прошепелявила:
— А ведь ты, милок, убийца. И не отказывайся от этого — ни-ни. Я перед смертью стою, скоро умру, значит, потому мне все видно. Ты — убийца, — прохрипела она.
Юлик покраснел, как девочка. Засуетился:
— Да ты что, мать. С ума сошла…
— Никогда, милок, с него не сходила… Я баба ясная…
— Это что, если руки длинные и пальцы шевелятся — значит, убийца?! Ты соображай, мать!
Старушка опять оглядела его спокойным взглядом и проговорила:
— Да что ерзаешь, тени боишься… Я ведь не осуждаю тебя. Я к тебе по делу.
Юлий чуть-чуть отупел.
— Как по делу??
— Да так. Определила сразу: этот убьет. Ты мне нужен, сынок.
— Для чего? Кому я нужен?
— Нужен. Моя просьба к тебе простая: убей меня.
— Чево?!
— Убей меня, говорю. Невмоготу мне жить. Больная вся, все равно умру, а мучиться не хочу. Все тело болит. Средств нет, родных нет. Но в Бога верю. Потому руки на себя наложить не могу. А тебе убить человека — как плюнуть! У меня часы золотые остались и денег немного! Я заплачу тебе!! — Старушка почти перешла на крик. А потом потише: — Пропьешь на здоровье. Чего тебе? От лишних рублей не слабеют.
Юлий остолбенел.
— Да за кого ты меня чуешь, мамаша?! Ты что?! Я, может быть, с луны свалился, а ты откудова?
— Тише, тише! — деловито оглянулась старушка. — У нас с тобой дело непростое, еще застукают.
— Жить не хочешь, но я тебе в этом не помощник, — сурово отрезал Юлий, — на меня не рассчитывай.
Явление старушки сразу вернуло его из провала. Все должно быть как надо.
— На кого ж мне еще рассчитывать?! — рассвирепела старушка. — Я сразу определила: ты — убийца. Меня не обманешь. Всю жизнь прожила! Не отпирайся!
Юлий ушел в прострацию.
«Никиты — нет и нет, от Крушуева — нагоняй, грозится выгнать, а куда выгнать меня, я и так выгнанный, а тут еще старушенция. Ее придушить — труднее курицу прикончить, бывают такие вертлявые мушки, ты ее стукнешь — а она жива, — угрюмо думал Юлик Посеев. — Эта старушка из других — ее стукнешь, и ее вроде как нет. Но дело-то в идее. Разве может такая старушка мешать мирозданью? А Никита — как раз из таких, кто мешает. Умом моим я даже не посягаю понять, как это можно, из будущего вывалиться к нам, но раз Артур Михайлович сказал, значит, так и есть. И раз такая сволочь появляется — ее надо давить, такие вот все разрушают. Недаром Артур Михайлович говорил, большевики, те хотели все разрушить, а не получилось, а вот такие, как Никита, если им волю дать, добьют уют наш. Я слова Артура Михайловича наизусть помню», — заключил Юлий.
Старушка между тем внимательно, но чуть пугливо вглядывалась в его лицо, пытаясь прочесть мысли. Но «предсмертность» на этот раз плохо сработала.
— Ну что ты боишься? — суетливо спросила она, опять оглянувшись. — Дом мой напротив, квартирка однокомнатная, но уже захапанная родней умершего мужа, так что подарить тебе не могу. Но заплачу, все, что есть — отдам.
Юлий как будто и не слышал ее.
— Зайдем в квартеру. Способ я придумала простой. Перчатки тебе приготовила, с собой и возьмешь. И деньги с часами в комоде. Всего делов-то, пять минут. И бар у нас недалеко.
Посеев мрачнел.
— Невмоготу мне, ну совсем! — чуть не зарыдала, захрипев, как будто ей кость попала в горло, старушка. — Не могу терпеть! Измучилась. И потом — все надоело! Все надоело! Все! Хочу скорей туда. Если есть Бог — мне будет там хорошо.
Юлий, однако, запылал.
— А если нет Бога — тебе тоже будет неплохо: тебя тогда, как говорится, вообще не будет… И болей твоих заодно. Как ни раскладывай — все хорошо! — он свирепел с каждым словом.
— Да пойми ты, старая рвань, не на того нарвалась… Да, я — убийца! Но я не таких, как ты, убиваю. Заруби на носу: я тебя не убью. Потому что ты — обыкновенная…
— Обнакновенная? — растерялась старушка. — Да какая же я обнакновенная?
— Вот такая. С тобою мироздание не рухнет.
— Да ты что говоришь-то? — взвизгнула старушенция.
— Ей «все» надоело! — распалялся Юлий. — Да чего ты из «всего» видела? Картошку, поди, всю жизнь чистила! На Луну летала? Нет! Чертей видела? Нет. В будущее впадала? Нет! В Париж етот или во Владивосток и то, наверное, не ездила!!
— Милиция, милиция! — не помня себя, запричитала старушка. — Меня убивать не хотят! Милиция! Помогите!
Юлий расхохотался. Хохотал он страшно, махая длинными руками в небо, и рот раскрывал так, словно хотел это небо проглотить.
Когда опомнился, старушка уже утекала в сторону, быстро, юрко, припрыгивая, скорее, скорее от того, кто не хочет ее кончать.
Глава 28
Павел добился все-таки на следующий день личной встречи с Никитой один на один. Утром он позвонил Кириллу и уговорил его, что приедет, и примчался мгновенно, подхватив машину.
