— Так и сказал, по-человечьи? — недоверчиво спросил Павел. — Не преувеличиваете?
— Почти так. Ручаюсь. И вот стали мы бродить внутри этого строения. Никита уже по-своему что-то бормочет, но не плачет…
— Почему ж он должен плакать?
— А как же? Воспоминания. Может, он пять тысяч лет вперед это место посетил, а сейчас его узнал. Я бы и то заплакал. Может, он с любовью своей здесь пять тысяч лет вперед повстречался. И загрустил. Хотя, конечно, какие тогда, через пять тысяч лет, женщины будут — сказать трудно… А похоже… что он еще раньше, до приезда на вашу дачу, это место посетил, но не признал его еще до конца, смутился, и вот решил еще раз проверить…
— Вы-то при чем?
— Да разве Никиту поймешь, — развел руками хохотун. — Может, и при чем. Я в его ум влезть не могу.
— И что дальше?
— Ну, кажется, он там сейчас и поселился. Может, и грустит, но по-своему, не по-нашему.
— Как же он по-своему, не по-нашему грустит?
На этот вопрос Боренька вдруг опять дико захохотал, замахал ручками, упал на диван, и раздалось:
— И не спрашивайте, Павел, не спрашивайте!
Больше Боренька вымолвить ничего не смог. Павел терпеливо ждал, даже взял книжку и стал читать.
Боренька кончил и опасливо взглянул на портрет Достоевского.
— Сведете в заброшенный домик-то? — прямо спросил Павлуша.
— Сведу, сведу, куда от вас денешься. Смех все сгладит и убьет, — повторил Боренька.
А между тем в Юлиных поисках произошли коренные изменения. Собственно, никаких изменений не произошло: он просто попал в тупик. Никиты не было. Но вдруг раздался звонок (Юлий ведь где-то жил «постоянно»), и Крушуев Артур Михайлович вызвал его к себе.
— Я к тебе, Юля, как отец родной, — сокрушался Крушуев Артур Михайлович (при слове «отец» Юлик Посеев вздрогнул). — А ты вон какой растяпа. Старичка поганого, но вредного не можешь найти!
Юлий тупо развел руками.
— Провалился старик!
— «Провалился», — передразнил Крушуев. — Пришлось на тебя сверхъестественный ресурс тратить. К Зоре обратиться… Не люблю я ничего сверхъестественного, — поморщился Артур Михайлович, — но цель оправдывает средства. По сверхъестественному — сверхъестественным! — вдруг взвизгнул он.
Юлий воспринял это как должное.
— И вот что обнаружила Зоря, она же у нас исключительная экстрасенска, напряглась и нашла. Смотри, — и он показал Юлию план, рисунок с какими-то домами…
— И что? — выпучил глаза Юлий.
— «И что?» — опять истерично передразнил Крушуев. — Смотри, здесь даже улица и номер дома обозначены… А рядом с ним — дом без номера. Зоря сказала: полуразрушенный. Вот в нем сейчас Никита и прячется. Бери топор, беги и не опоздай.
— А ты проверял, Артур Михайлович? — грубовато и почему-то недоверчиво спросил Юлий. — Может, она ошибается?
— Цыц! — прикрикнул Крушуев. — Чтоб Зоря ошиблась! Она или отказывается, а когда берется, никогда не ошибается. Это ресурс что надо!
— А зачем мне топор, Артур Михайлович? — упрямо удивился Юлий. — Я его, как обычно, руками задушу.
— Как хочешь. Я пошутил. Это уж твое дело, — задумчиво ответил Крушуев. — Завтра же и поезжай. Не тяни кота за хвост, смотри у меня.
— Да разве я когда тянул, — слегка обиделся Посеев. — Я человек прямой, искренний. Не то что: то так, то сяк. Мол, то убью, а то нет. Я свой путь знаю.
Помолчали. Опять задумались.
— А как вообще-то дела у нас? — спросил Юлий.
— Плохо, сынок, плохо. По нашим данным, в Москве и Питере нарождается много нехороших младенцев.
— Каких это «нехороших»? Сволочей?
— Именно. Прут будущие таланты, ясновидцы, мистики, философы, святые, просто с необычайными способностями, вообще какие-то исключительные младенцы появились. Даже трудно сказать, в чем необычном они себя проявят.
— Вот это да! Не ожидал я, — растерянно взмахнул огромными руками Юлий.
— Ученые могут появиться, причем не те, которых нам надо. Не дай бог еще писатели. А то и святые могут возникнуть…
— Так что же делать?
— Всех не передушить. Даже твоими руками, — заметил Крушуев, опасливо взглянув на уже застывшие руки Юлия с шевелящимися длинными пальцами. — Здесь нужно что-то глобальное придумать… Если б была наша власть, мы бы все окарикатурили, или в примитив превратили, или высмеяли бы по телевизору, по масс-медиа: и культуру, и науку, и философию, и литературу, и религию… все, все. В обезьяний шутовской круговорот бы пустили, Бога бы в развлечение превратили, как в американском Диснее… Жизнь стала бы так проста, как в «Макдоналдсе».
— Мне трудно понять, но это, наверное, самое лучшее, — выдавил из себя Юлий.
— Что тут понимать-то, Юлий? — с укором сказал Крушуев. — Другое дело, что у нас в стране это не пройдет. Народ не тот. В «Макдоналдс» сходят, а жить и думать будут по-своему. Его ничем не прошибешь. Это уже проверено… Нет, здесь надо что-то еще более изощренное.
— Умом-то, конечно, что тут понимать, Артур Михайлович, картина ясная, — возразил Юлий. — Я сердцем этого не понимаю. Мое дело — душить, а не думать. Хотя я часто задумываюсь. Не по своей воле. Я ведь тоже особый, хоть мы против всех особенных каких-нибудь боремся.
Крушуев бросил подозрительный взгляд на Юлика.
— Что ж в тебе такого особенного? Человек как человек. Звучит гордо, как говорят.
— Да я так, шучу тоже, Артур… Мне, порой, бывает полезно пошутить, — вздохнул Юлий. — Конечно, я звучу гордо.
— Ну вот так. Что ж, собирайся. Мне отдохнуть пора. Подумать.
Юлик собрался и пошел к выходу. Теперь он знал свой путь. Проходя по коридору, он обернулся и увидел в чуть приоткрытой в одну комнату двери лицо женщины с распущенными волосами. Сверкнули жесткие, с волевой точкой внутри, и в то же время ледяные, глаза. То была Зоря. «Такая даже в постели, после оргазма, убьет», — усмехнулся про себя Юлик.
Глава 34
Юлий не сразу, в тот же день, рванул к цели, а решил отоспаться дома. «Сбрендил немного Михалыч — все скорей да скорей. Чуть не топор в руки сует. Успею», — решил Юлик, и когда проснулся, поразился солнечному, словно застывшему утру. Это утро было обещающим.
«Солнце, а понимает», — подумал он.
…До цели добрался быстро и заброшенное строение сразу нашел и обследовал. Но тут его ждало разочарование: Никиты опять нет. Юлик сгоряча укусил сам себя: в длинную руку. А потом забормотал, как во сне: «Нет, не уйдешь от меня… будущий… Останусь здесь, заночую, но тебя вытащу из времен… Вытащу». Кровь из руки прижал кирпичом, чтоб остановилась.
В бреду каком-то, неожиданном от неудачи, показалось, что дом этот словно отрывается от земли, но не в небо, а просто отрывается, уходит. И личики возникают кругом, но признать их трудно.
