Егор подъехал к бесконечно угрюмому, но стандартному дому, в котором жили, впрочем, странно живые люди. Было дико передвигаться по Москве на трамвае, но это точно соответствовало состоянию Егора, потому что, когда он ехал медленно-медленно, возникали какие-то образы и Москва казалась ему обширнее, таинственнее. Пока едешь — смотришь, как все меняется, хотя, казалось, внешне ничего особенного не виделось.
Он постучал в квартирку Кирилла. Тот открыл. Сохранялась мода приезжать без телефонного звонка, обычаи, который исчез в Москве, но в подпольном мире еще действовал. Егор вошел. Кирилл был одет как всегда. Он проговорил: «Проходи-проходи… Угощу кофе или чаем… Хочешь?» Егор присел в маленькой кухне. Ленивый кот лежал на окошке, самовар стоял на столе. Кофе уже был готов.
Егор вдруг вспомнил чьи-то слова, что за мировоззрением Кирилла, с его величием и единственностью, кроется нечто тайное или скрытая истина. Это заставило Егора забыть о своем сне и включиться в ауру Кирилла, но на большее он не был способен. Контакт не возникал, хотя Кирилл был в меру вежлив. Тихонечко расспрашивал о том о сем, о выставках, о книгах, о художниках, даже о какой-то мистической группе. И Егор отвечал ему тем же, в том же русле шел и дальнейший разговор. Во время этой беседы Егор постоянно чувствовал, что в глазах Кирилла присутствует нечто такое, чего он не мог объяснить. Это присутствие в Кирилле чего-то неизвестного по своему истоку, бесконечного, заставило Егора не особо включаться в разговор, который принял бы даже до смешного светский характер, если бы не поблескивание чего-то тайного и безумно могучего в зрачках Кирилла.
Наконец Егор тихонечко спросил: «Что там слышно о Павле? О Никите?»
В ответ и так довольно молчаливый Кирилл только пожал плечами.
Егор встал со смешанным чувством ужаса и тяжелого восторга и вышел из квартиры Кирилла, зная, что вряд ли когда-нибудь к нему опять придет. Причины восторга были слишком непознаваемы. Чтобы рассеяться, чтобы найти какую-то нить к исчезнувшему Павлу, Егор решил тут же поехать к Трупу.
Труп все так же жил в своей однокомнатной квартирке. Его посещали, но в точности, что с Семеном происходит, Егор не знал. Он быстро доехал к нему на метро. Поглядывал на глаза сидящих рядом людей, иногда сталкивался со взглядами, которые были слишком загадочны и не нравились ему…
Труп, радостный, открыл ему дверь. Эта радость удивила Егора, и когда он вошел в саму квартирку, он почувствовал, что у Семена это, скорей, не радость, да-да, это была не радость, а это было изумление. Изумление не перед тем, что Егор пришел, а просто вечное изумление перед миром, в котором вдруг он родился. Егору показалось, что теперь Труп так и будет ходить и сидеть с открытым ртом. В глазах Трупа застыло сонно-неистовое изумление, точно он видел перед собой не обычный мир, дома, деревья, трамваи, автобусы, троллейбусы, а что-то сновиденческое, но истоки которого были для него абсолютно непонятны.
Уселись на сей раз не на кухне, а в комнатке Трупа, там было странно чистенько, сидели за столиком, и Семен даже особо и не предложил ничего, да и Егор не просил. Семен вдруг посмотрел на него своими большими глазами и тихонечко сказал: «Знаете, Егор, я вам прямо скажу, хотя и видел вас мало, но слышал много, вы обо мне многое знаете наверняка. Так вот, последнее время наши друзья говорят, что моя трупность ушла…»
— Я бы не сказал так, — спокойно ответил Егор.
— Нет. Живой труп опять появляется во мне, хотя уже не только он.
Егор задумался.
— Ну-ну, — пошутил он, — то есть в вас сочетается глобальное изумление — я не понимаю перед чем, передо мною, что ли? — и живой труп. Изумление и труп. Ничего себе… Эдакое объединение.
Труп вдруг захохотал.
— Егор… — прохрипел он, — но теперь изумления больше, чем трупности. Выпьем за это. Я никогда не пил, но сейчас, пожалуй, могу выпить за это сочетание.
И он достал бутылку паршивого вина. Егор из вежливости не мог отказаться.
— Ну что делать… Ладно. Тогда сразу.
Егор с трудом отпил глоток этого вина и сказал: «Семен, что же вы все-таки думаете о Павле и где Никита?» Семен ответил резковато:
— О Павле я ничего не думаю. И вообще о Павле нельзя думать. А Никита… Бродит, говорят, где-то… Может быть, его не трудно найти… Ведь вы знаете адрес?
— Да, — ответил Егор, — я знаю. Но его там нет, давно нет. Так говорят.
— Ладно. Съездите еще. Вдруг увидите его на полпути. Егор ответил тогда на это дикое «полпути»:
— Семен, я слышал, что-то произошло за это время в вашем знаменитом подвале. С того момента, как исчез Павел…
Труп вздохнул и ответил:
— Подвал распался. Все кончилось. Пришли другие люди. И я не уверен, что вам там теперь понравится, вам и всем иным господам из невидимого мира, Марине, Тане, Орлову, — пробормотал он, как во сне, и вдруг так же, как во сне, повернулся.
Егор задал несколько вопросов и, вспомнив, что ему говорили, выяснил наконец для себя действительную картину.
Оказывается, после ухода Трупа Марина, разумеется, перестала там бывать. И странным образом подвал понемногу стал распыляться. Никита тоже уже никогда там не бывал, за редчайшим исключением. И вот совсем уже недавно совершилось еще одно неожиданное событие.
Роману, Нарциссу в гробу, дали комнатку, маленькую, скорее это была однокомнатная квартирка, настолько малюсенькая, что ее и от комнаты трудно было отличить. Получилось, что его родственница, умирая, завещала ему эту квартирку, да и Марина, говорят, помогла. И вот Роман из такого подземельного подвала, где встречались самые фантастические люди, попал в каморку на окраине Москвы, и, естественно, он взял с собой Шептуна.
Он извлек из подвала своего Шептуна, чтобы тот нашептывал ему о невидимом. А потом они выпивали вместе или молчали. Тем более, Роман стал получать пенсию, да и у Шептуна были странные источники.
И после их ухода подвал стал разваливаться, как метафизическое явление, правда, диковатый старичок оставался, и стал тем более дик, что появлялись там совсем уже обычные бомжи, стандартные неудачники, выброшенные из жизни, суровые ребята — и все это было донельзя обыденно. И в конце концов даже диковатый старичок, видимо, на время сбежал из подвала, и тот превратился в обычное убежище бездомных, которые медленно, но верно погибали.
И все это пронеслось легкой, эдакой звездной картинкой в уме Егора. Вот и конец подвалу, больше там никто не шепчет, не появляется Никита, человек из будущего, и Марины уже там никогда не будет, думалось Егору.
— Ну что ж, — Егор встал, походил по комнате, опять попрекнул себя: «Хочу к Павлу! Хочу к Павлу!»
Труп поморщился:
— Эка вас тянет в неизвестность, вечную какую-то даль, а?
— Да ответьте вы толком, Семен, ответьте!
— Ладно, я сейчас даже на жалость стал похотлив, что-то во мне все время шевелится. Знаете, если уж хотите поймать Никиту, по крайней мере, надо вам к Шептуну сходить, который сейчас у Романа Любуева живет. Я адрес знаю, сходите, сходите, Шептун-то вам нашепчет, где Никита. Он такой у нас, прыткий шептун. Раз-раз — в один лабиринт зайдет, пошепчет, в другом лабиринте пошепчет, — вдруг каким-то для себя необычным языком заговорил Труп. — Видите, сколько во мне, — уловив изумленный взгляд Егора, — ответил Семен. — Так вот, Шептун может кое-что вам сказать… Вы ведь будущим человечества интересуетесь через Никиту?
