Егор вспыхнул:
— Сомневаюсь, что это будущее. Это просто один срез грядущего, по Никите можно узнать!
— Ну хорошо, — немножко усмехнулся Семен. — Думайте, что хотите. Никита — есть Никита, а Шептун — есть Шептун. Это их адресок я вам, так и быть, дам, дорогой.
Труп вынул из брюк какую-то засаленную, мрачную записную книжку. Долго листал ее, выругался, не по-матерному, а так. Наконец сказал:
— Вот. Слушайте…
Егор быстренько переписал.
— Ну что же, тогда в дорогу, — ответил Егор, — спасибо за встречу. Вы уж такой необычный Труп… Всех одариваете то своим изумлением, то живым своим трупом, то фантастической речью своей. Ишь… О лабиринте заговорили. Дайте, я вас поцелую.
И Егор подошел к Семену. Холодно, подчиняясь какой-то ледяной нежности, поцеловал его в щечку. Семен невозмутимо стоял посреди комнатки, и был он почему-то в пальто, точно собирался в далекое-далекое путешествие.
Егор выпорхнул из квартиры, как некая райская птичка. Адресок был в кармане, день стоял туманный, до ночи было еще далеко.
Он вышел на улицу, и что-то нежное, какие-то бульвары, зелень охватили его.
Запахи Москвы…
«Жить! Сейчас или потом?! Жить! — бессвязно подумал Егор. — Скорей, скорей!»
И он пошел, побежал, вскочил в автобус. Остановки, потом опять трясучка, и лица людей, некоторые — загадочные… Девушки или просто какой-нибудь странный субъект…
Наконец Егор добрался до квартиры Романа.
Робко постучал и первое, что увидел — лицо Шептуна. Оно было не только измято, но губы его медленно шептали, может быть, на этот раз он шептал себе некое внутреннее откровение…
— Где Роман-то? — вежливо спросил Егор. — Вы-то меня узнаете?
Губы Шептуна продолжали шептать, но глаза его гостеприимно улыбались.
— Входите, входите, молодой человек. Внутрь войдите, здесь мы вас встретим хорошо.
И Егор вошел. Квартирка, при всей своей малости, была необыкновенно странной. В чем же была странность этой квартиры? Она была уютная и вместе с тем безобразная. Именно в этом безобразии и заключалось странное уютство, верней, непонятное безобразие было такое гостеприимное, такое безграничное, как пещера. Пещера в аду, которая говорила, что безобразие — есть уют, особый уют.
Роман лежал на кровати. Лицо его было светлое-пресветлое. Он улыбался так, как, наверное, улыбался бы и при смерти. Ничего его не брало. Он мечтал умереть с улыбкой. Шептун, однако, вернулся к столу. Быстро посмотрел на Егора, и вдруг шепот его прекратился. Он, вроде, стал полунормальным таким человечком. Сел на стульчик прямо около кровати Нарцисса в гробу.
Но вместо того чтобы шептать ему на ухо, как шептал когда-то в подвале, посмотрел опять на Егора, загадочно улыбнувшись, и сказал:
— Я знаю, зачем вы пришли, дорогой.
Егор не смутился. Он уже привык к таким неожиданностям.
— Если знаете — тогда и говорите, зачем я пришел. Шептун посмотрел на Романа и спросил его:
— Сказать?
Лицо Романа светлело все больше и больше, как будто это странное просветление могло идти внутрь, все дальше и дальше внутрь…
— Да мне все равно, — ответил он, — говорите ему, что хочет. Мне все равно…
Егор смотрел на них с удивлением, скорее с любопытством. «Вот уж парочка», — подумал он.
— Вы пришли ко мне, — тихо сказал Шептун, — потому что хотите знать, где Никита именно сейчас проживает, чтобы выведать, дорогой мой, его тайну…
Егор замер.
— И что дальше? — внезапно спросил он.
— А дальше… Я могу дать вам адресок один. — Шептун вдруг опять перешел на шепот: — И найдете там Никиту-то своего.
Он подошел к комоду и достал оттуда записочку. Вернулся потом к Егору.
— Адресок мной уже заранее приготовлен. Вот так.
Сунул Егору в ручку записочку, а потом возьми да и чмокни его прямо в щечку, и отошел в сторонку, и снова шептать стал.
Егор не особенно смутился, записочку положил в карман, опять оглянулся и спросил:
— Откуда же вы все это знаете? И адресок, и вообще… — Шептун тут же ответил:
— А потому что шепот везде здесь. От шепота и знаю. Это, если хотите, Егор, целое царство шепота, с того света тоже шепчут. Только прислушиваться надо. Очень точно слышать надо. И вот со всех концов шепот-то ко мне и стекается, даже умерших, — перешел он внезапно на визг, но тоже шепотливый такой. — Вот отсюда я и знаю все. Из шепота! И адресок этот приготовил заранее.
В это время в дверь раздался резкий звонок.
Роман даже вскочил с постели, как будто это нарушало его нарциссическое оцепенение. Шептун пошел, открыл и что же — на пороге стоял он, Боренька-хохотун. Егор тоже оцепенел, но уже от удивления.
— Входите-входите, Боренька, — пробормотал Шептун. И Боренька вошел, тихой такой, вкрадчивой походкой. Шептун только развел руками.
— Метафизическим гостям всегда рады, — раздался вдруг голос с постели. Это был голос Романа, Нарцисса в гробу.
Все как-то прояснилось, но не совсем.
Егора поразило, что Боренька-то мрачен был по-особенному и хохота не раздавалось. Обычно на такие замечания Боренька хохотал, а здесь промолчал. И Егор почувствовал сразу, интуитивно, всей обнаженной кожей своей: с Боренькой что-то произошло. Боренька хохотать-то перестал, но первопричина этого хохота так в нем и осталась. Первопричина была тайная, и суть ее была в том, что мир нелеп, и к тому же иллюзорен, и можно потому хохотать над ним. Так, примерно, объяснял Боренька. Итак, хохот пропал, а первопричина осталась. И потому Боренька выглядел мрачновато, ибо внутри-то все застыло, а хохот исчез.
Присели у стола.
— Что же делать, — Егор нервно мял в кармане записочку. Записочку к самому Никите, кто знает, от него, может быть, и к самому Павлу.
Шептун взглянул на Егора и вдруг подошел к Бореньке и на ушко ему шепнул: «Адресок-то я припас и дал вон Егорушке. К Никите ведь все сходится».
— Откуда же адрес? — спросил Боренька мрачно, без всякого хохота.
— С шепоту, откуда же еще, — вставил Нарцисс в гробу, а личико его настолько просветлело, что казалось, он парил в любви к себе.
Боренька попросил водочки, и рюмочка нашлась; выпив, он вдруг оживился, даже мрачность чуть сошла, а хохота не было, и, повернувшись лицом к Егору, Боренька легко сказал:
— Да пойдемте вместе, Егор, вдвоем-то веселей. Все-таки не в управление какое-то идем, не в офис, а к самому человеку грядущего…
Егор согласился.
— Конечно. Вдвоем лучше, — пробормотал он. Шептун даже встрепенулся:
— Вот шепот-то мой, он помогает, помогает. Я как Роману-то нашепчу чего-нибудь, так как закатится, закатится, будто он не просто в гробу лежит, а в каком-то вечном гробу. И в этом вечном гробу своей вечностью-то и любуется. — Хе-хе-хе… — мелко захохотал Шептун.
