— Когда эта тварь угомонится?! — закричала она, бегая около невозмутимого Володи. — Голову даю на отсечение, она мастурбирует там. Но ведь все последние дни она поздно приходила — спала с этим парнем. Я видела его и сегодня, она от него и пришла. Но разве эта тварь когда-нибудь насытится?! Ребенок называется! Когда, когда это кончится?!
Володя пил, курил и молчал. Зоя ревела, кричала, рвалась в ванную, но все напрасно. В бешенстве она выскочила из квартиры. И, встретив во дворе знакомых, окончательно завелась. Она отсутствовала, наверное, часа два, пропадая у соседей по поводу девочки, которая боялась смерти, но во время всей этой суматохи мысль об Ире не оставляла ее. Ненависть душила ее. Особенно почему-то возмущала Зою наглость и почти беспрерывность Ириного сладострастия в сочетании с холодным, почти взрослым умом девочки, все это над собой наблюдавшим.
В таком состоянии она вернулась домой. И застала сцену, помутившую ее мозг. В столовой на диване лежала голая Ира, вся растекшая от неги, а рядом с ней сидел Володя в одной рубашке, без трусов. Только из маленькой комнатушки доносилось сладкое похрапывание Софьи Борисовны.
Ира умудрилась тут же вскочить и стремглав убежать в свою комнату, заперевшись там. Но Володя, однако ж, растерялся и оторопело смотрел на Зою. Ярость последней выразилась, однако, как-то странно: она мигом подскочила к Володе и плюнула ему в лоб. После этого она приказала Володе убираться из квартиры и не считать ее своей женой — навсегда. Володя, обычно не робкий, но почему-то покорный жене, стал собирать вещи. Зою всю трясло как в ознобе. Володя торопился и, быстро допив водку, ушел. Зоя знала: к ближайшему соседу, через квартал, к дружку, так как было уже поздно. Злоба и желание отомстить Володе объяла ее, на время даже затмив ненависть к Ире.
В квартире стало пустынно и тихо. Софья Борисовна была чудовищно покойна, когда спала. А Ира словно замерла в своей комнате. Зоя долго не могла прийти в себя и бродила по комнате и коридору. У нее возникла даже мысль запрятать Володю в тюрьму, раз и навсегда избавившись от него. Но для этого нужны были бы показания Иры, в том смысле, что Володя ее растлил. Тогда за растление ребенка ему могли бы дать много лет. А он, со своим здоровьем, долго бы не выдержал, издох, думала Зоя. Однако многое зависело от медицинского осмотра Иры и от «легенды». А Иру нетрудно было бы уговорить, эта тварь способна на все.
Конечно, по существу, Зоя была убеждена, что растлительницей выступала Ира, что именно она инициатор. «Ира уже давно лезла к нему», — вспыхивало в сознании Зои. Попеременно ненависть то к Ире, то к Володе волнами сменялась в ее душе. Она не могла сосредоточиться сразу на двоих; когда думала об одной, забывала о другом, и наоборот.
Так в полудреме и тоске прошло много времени. Приближалась настоящая ночь. Зоя иногда ненадолго выскакивала из дома и в легком забытьи бродила во дворе. Иногда ей казалось, что кто-то за ней следит. Шорох, дыхание, тьма. Но как будто никого не было…
Вернувшись, она наконец вздремнула на диване, при свете. Но вскоре проснулась и опять стала ходить по квартире. Старуха, конечно, глубоко спала. Эта история извела Зою. Естественно, то, что натворила Ира два дня назад, когда Зоя принеслась к Гале и ее друзьям, не решаясь, однако, им высказать и тень того, что произошло, было невероятно, инопланетно, история с Володей казалась чепухой сравнительно с тем. Но это не касалось ее лично. А теперь касается.
В своем возбужденном хождении Зоя несколько раз останавливалась перед дверью в комнату ребенка. Свет от настольной лампы горел там, но Зоя чувствовала, что девочка в конце концов заснула. Вдруг ей пришло в голову открыть дверь. Она запиралась только на крючок. Зоя была уже босиком и ступала беззвучно, как ангел. Она достала железку, просунула в щель (дверь была чуть-чуть покосившаяся, ненадежная) и скинула крючок. Тихо открыла и вошла.
Девочка не проснулась. Она лежала на постели, скинув до живота одеяло, и глубоко дышала. Руки ее были раскинуты, рот полуоткрыт, и сладострастный пот стекал с жирного тела, особенно с нежных, интимных ямочек. Видимо, вся она и все ее тело было пронизано до сих пор сладострастными токами, и она теперь наслаждалась ими, может быть, еще сильнее, чем наяву. Возможно, даже во сне она погружалась до конца в какое-то бесконечное удовлетворение…
Мгновенная ярость охватила Зою. Эта вспышка ненависти в мозгу бросила ее к постели девочки. Судорожно Зоя протянула руки к пухлому горлу Иры и, повинуясь своей бешеной воле, стала душить ее. Та начала дергаться, хрипеть, но силы Зои удесятерились, и потом вдруг все кончилось… и девочка из мира сновидений перешла в так называемую другую жизнь.
Зоя подпрыгнула и в ужасе отскочила от кровати. Ее трясло, но к сердцу подступала радость. Она бросила истерический взгляд на труп. На вид это было еще живое существо. И Зое показалось, что пот сладострастия по-прежнему стекает с нежной, но уже мертвой плоти девочки, особенно с ее лба. Но вместе с тем могло быть такое впечатление (у знатоков, если б кто-нибудь из них втайне взглянул на нее), что глаза Иры уже ввалились в самое себя и как бы безвозвратно открылись внутрь, и она видит уже не мир, а только свое собственное темное существо во всех его катастрофах и бесконечности. Возможно, Ира даже не узнавала в этом новом и страшном существе самое себя, или…
Зоя вышла, захохотав, из комнаты и хлопнула дверью, как будто рассердилась.
Это было как раз той ночью, когда Люда, замученная своими мыслями, возвратилась домой и увидела свет в окнах у Вольских. И была поражена этим светом среди полного мрака окружающего.
Она еле пробралась в свою квартиру, куда вел иной подъезд, чем в квартиру Зои, но никак не могла заставить себя лечь в постель. Спустилась во двор, забрав сигареты, и пошла во тьме к одной из своих любимых деревянных скамеечек, спрятанной за деревьями. И там устроилась в одиночестве.
Тем не менее Зоя приходила в себя. Точнее, радость привела ее к хладнокровию. Только сладко хихикнула, вспомнив страстное желание Иры стать скорее взрослой; видимо, чтоб вовсю наслаждаться. И Зое стало приятно оттого, что она еще может «вовсю» наслаждаться, а Ира уже не может, и если атеисты правы и бога нет, то и никогда не сможет. И от этого она даже погладила себя по горлу, но потом неожиданно всплакнула.
Все-таки ей удалось относительное хладнокровие. Она сообразила, что единственный выход сейчас — бежать к изгнанному Володе, ибо Володя, не подводивший ее в мирских делах никогда, был связан с уголовным миром и знал человека, мясника, который за деньги мог правильно убрать следы убийства, то есть расчленить тело, уложить, корректно смыть кровь и т. д. Ира была весьма толста, жирок прямо растекался в ней сладкими струйками в предвкушении страстей, и такую целую девочку трудно было незаметно унести в мешке, а потом надежно выбросить.
Надо было не только расчленить, но и знать, где и как скрыть, скрыть навсегда. Нужен был профессионал. И Зоя знала немного этого Володиного профессионала Эдика, мясника из продовольственного магазина, который подрабатывал такой лихой службой. Тут же в ее голове созрел и иной план: о том, что сказать людям. Если удастся незаметно убрать тело, то надо объявить черед день-два, что Ира ушла и не вернулась. К счастью, на нее везде были плохие характеристики, в школе и в милиции; известно было, что она нередко пропадает, подолгу не возвращаясь домой.
