— Все нити оборваны, текст превращается в безумие богов, — прошептала Алла.
Один из молчавших тоже что-то прошептал — еле доходивший до сознания звук сжимал сердце.
— Всеволод Петрович, вы открылись, — спокойно произнес Дальниев. — Спасибо. Но что делать с текстом?
— Опубликовать, — холодно ответил Царев, медленно встал, взяв рукопись, и зажег ее.
Все остолбенели.
— Это единственный экземпляр, — нечеловечески отстраненно сказал он.
— И вот так я его публикую. Рукописи прекрасно горят. Но мысль — никогда. Вы все знаете, что этот текст, его основа, сохранится на невидимом плане. И когда придет время, он воплотится снова и будет действовать, сметая… Когда и где — неважно.
Рукопись, брошенная на землю, быстро пожиралась огнем, но пожиралась с каким-то безумием, как будто сам огонь сошел с ума.
Царев улыбался.
Было ясно, что никакие комментарии не нужны. Алла с ужасом посмотрела на Царева, ей показалось, что перед ней уже не стоит человек.
Молчаливые вдруг трепетно, задушевно пожали руки гостям. Они оставались. А Царев сразу ушел в глубь дома.
В Москве все гости этого чтения разошлись.
…Алла с трудом открыла дверь в свою квартиру. Толя и Ксюша, видимо, уже спали. Алла прошла к себе и вдруг увидела свет в комнате Станислава. Она решилась войти.
Станислав лежал на кровати, горел ночник, видно было, что он только что проснулся.
— Алла, — сказал он вдруг своим давним, хорошо знакомым ей, с прежними интонациями голосом, — что со мною было, что произошло? Где я существовал, я почти ничего не помню, не знаю! Где же ты была? Алла, что все это значило?
Эпилог
Возвращение Станислава вызвало скрытую вибрацию и дрожь по всей тайной Москве. Но прежде, чем эта дрожь распространилась, Стасик сам приходил в себя в своей квартире.
В ночь его возвращения только Алла была свидетельницей того, что Станислав впал в прежнее свое состояние, стал тем, кем он был, хотя…
Они сидели друг против друга в креслах, рядом, глаза в глаза.
Алла не решалась раскрывать ему то, что происходило, пока его искали здесь, на этой земле, в этом мире. А он настойчиво спрашивал ее, что произошло. Алла ответила наконец:
— Пожалуй, тебе самому лучше знать, что с тобой произошло. Мы просто нашли тебя в деревне…
— Но я ничего не помню, Алла, — пробормотал Станислав, глядя на нее не вполне безумными глазами. — Я знаю только: что-то мелькало, какие-то лица, куда-то меня вело… Главное помню: все было чуждо, все, все, но еще ужасней — почти постоянное ощущение, чувство, что я, моя душа — точнее, вот-вот провалится в немыслимую черную Бездну, из которой нет возврата…
Провалишься — и тогда конец всему, что есть… душе, уму, концу мира даже — всему конец… В этой бездне ничего нет постижимого…
— Ты это ясно чувствовал, тебя что-то толкало туда?
— Да, но была невидимая стена… которая охраняла все-таки… Чуть-чуть… Хрупкая стена… Но если бы не она, меня бы не было нигде… И еще: я бродил по какому-то бредовому миру, хотя на первый взгляд это был обычный город, но мое восприятие все меняло… Да, и часто на горизонте я видел сияние, которое охватывало полнеба, отрешенно-жуткое сияние цвета, которому нет аналогов на земле… Цвета, которого нет…
— Стасик, Стасик! — Алла вдруг истерически вскочила с кресла. — Но ты вернулся, ты жив, ты прежний!!! Значит, все в порядке!!! Давай жить снова!!!
— Давай, давай, — проговорил Станислав лихорадочно и тоже встал. — Я рад, что вернулся. Я хочу жить!
Алла словно обезумела в лучшем смысле:
— Пойдем гулять, в город, в Москву, вместе, пусть ночь…
Они в экстазе ошеломления выскочили на улицу.
— Ты узнаешь, узнаешь! Это — Москва, твой город, великий город, — шептала Алла, прижимаясь к Станиславу.
— Да, да, я узнаю, — отвечал Стасик. — Это не чужой город, это Москва. Мне хорошо, все в порядке.
Станислав, как после десятилетней разлуки, смотрел на улицы, на пространство, родившее его…
— Ты любишь меня? — вдруг спросила дрогнувшим голосом Алла.
— Да, да, конечно, — подхватил Стасик, с абсолютно человеческим чувством. — Кого же мне еще любить, кроме тебя?! Ты — моя жена…
Они погуляли немного, опьяневши от того, что случилось, и опомнились уже дома, в постели. И отдались другому опьянению, и все было у Станислава как у человеков — словно и не бродил долго в неведомом мире и не зазывала его в себя Черная Бездна.
Утро превратилось в настоящий праздник. Ксюша в первый момент не выдержала: чуть не упала на пол от изумления. А потом — поцелуи, поцелуи, Стасик, родная сестра, Толя…
— Гитара нужна, гитара, — бормотал Толя. — Я хочу спеть.
Постепенно все улеглось. Надо было вводить Станислава в жизнь, хлопотать, оповещать друзей…
Андрей примчался, не поверил своим ушам, что Стасик — прежний, но в уме поверил. Выбежал на улицу — и расцеловал первых встречных. На вопрос: «почему?» он отвечал: брат умер, а сейчас пришел обратно. Прохожие одобрительно кивали головой.
Лена шепнула Алле, что все-таки надо быть настороже: мало ли чего, реальность-то стала причудлива… Глядишь, и напроказит опять…
Сергей только твердил: «Мы молились за вас…»
Но о морге и всем прочем, непознаваемом, решено было молчать, чтоб не трепать нервы Станиславу, а заодно и психику. «Неизвестно еще, как он себя поведет, если узнает, что, по некоторым предположениям, он умер», — волновалась Ксюша. Да Стасик теперь и не требовал особых объяснений: нашли так нашли. Чего же боле?..
Стасику объяснили, однако, что появились новые друзья. Первым, конечно, представили Данилу Ле-сомина. К тому же от него ждали глубинной оценки случившегося.
Стасик встретил Данилу крайне дружелюбно.
А когда Алла и Лена оказались с Данилой втроем на кухне, Данила дал оценку:
— Алла, его вернула та же сила, которая вела его в ту заброшенную, вне Всего, Тьму, которую он называл тебе Бездной. Вела и вернула без всякого личного отношения к нему — как вихрь подхватывает человека и выбрасывает его вдруг в тихое место. Все мотивы, почему, отчего и так далее, — бессмысленны, ибо это слишком далеко от ума и от людей. Только она и могла его вернуть… Он вернулся, это ясно, и думаю, больше не будет подхвачен, ибо такие случаи уникальны, это аналогично лучам, которые проходят сквозь Реальность, сами не имея к ней никакого отношения.
С этим трудно было не согласиться — и Лене, и Алле.
Перешли в гостиную, и тут ворвался Слава Филипов, мощный своим бытием.
В руках его был огромный букет цветов, и он вручил их Стасику, поздравив его.
