– О, спасибо! – Хэдли выпрямилась и вытерла слёзы. – Тётя Шарман, вы лучше всех! Ведь вы так милы, так приятны в общении, так добры!
Тётя Шарман явно смутилась. На миг Хэдли испугалась, что старуха вспомнит строчки из стихотворения Ника, но тут же стало ясно, что она не уловила связи.
– Ну… да, – тётя Шарман проглотила лесть. – Я уговорю сестру позволить тебе ещё один танец, но учти: это в последний раз. Если ты станешь дёргать ещё что-то – даже боюсь подумать, что случится. У Максин такой вспыльчивый нрав.
– Я знаю, – сказала Хэдли.
Тётя Шарман скрюченным пальцем приподняла лицо Хэдли за подбородок, привлекая к себе внимание.
– Ты должна танцевать, танцевать и ничего больше. Никаких фокусов, ничего необычного. Понятно?
– Понятно.
– Будь хорошей девочкой, Хэдли, – тётя Шарман выпрямилась. – Это твой последний шанс всё исправить. Если не будешь танцевать, в наказание окажешься очень далеко – буквально никогде. И уж поверь мне, никогде – это жуткое место, – её даже передёрнуло. – Там только холод, пустота и одиночество, которым нет конца, – она легонько сжала плечо Хэдли. – Ясно тебе?
Хэдли кивнула.
– Хотите, чтобы я танцевала сейчас?
– Время упущено, – покачала головой старуха, – теперь будем ждать до завтра. И лучше тебе не показывать носа из комнаты. Сестру может хватить удар от одного твоего вида.
Хэдли кивнула. Она понятия не имела, что такое удар, но вовсе не горела желанием это выяснять на практике.
– Я не собираюсь выходить отсюда, пока вы не позовёте.
– Хорошая девочка, – тётя Шарман встала с кровати. – Я скажу Максин, что завтра ты будешь вести себя как положено. Скоро всё кончится, вот увидишь.
– Спасибо!
Хэдли смотрела, как она вышла, и услышала щелчок: дверь заперли снаружи. Она вскочила и проверила. Так и есть, тётя Шарман собирается держать её здесь до завтрашнего представления. Хэдли вернулась в постель, едва живая от разочарования. Всё кончено. Она скоро вернётся домой, в свою спальню. Ещё несколько дней под присмотром Зоуи, и вернутся родители.
Она получит обратно свою жизнь, но в урезанном виде. Что она будет делать со свободным временем, если не станет танцевать? Что может заменить ей танцы? Каждое утро она просыпалась с мечтами о танце и с нетерпением ждала, когда начнёт танцевать. Её подруги – танцовщицы. А остальных девочек из танцевального класса мама недаром называла «её племенем». Все они успели познать радость от овладения сложными па и от умения двигаться изящно и красиво. Она не может отказаться от этого. Но и торчать здесь больше не может.
Она очень хорошо понимала, через какое отчаяние прошёл Ник, какой тяжкий выбор зарифмовал в своём последнем стихотворении:
Ночь в Гримм-хаусе мрачна,
Не видал мрачнее.
Я тоскую без семьи,
В горе коченею.
Люстра ждёт на потолке,
Растопырив крючья.
Я пишу стихи скорей,
Чтоб домой вернуться.
Девочка сжалась в комочек, безмолвно моля:
– Прошу! Прошу! Прошу! Ведь должен быть какой-то способ и вернуться домой, и сохранить мой талант. Мне нужен лишь намёк. Хоть бы кто-то подсказал мне, что делать! – она думала об этом без конца.
Люстра – ключ к свободе. Эту часть Ник угадал правильно. И она так верила, что её план сработает. Разбить люстру – значит разрушить её власть. Достаточно было вспомнить, как среагировала тётя Максин, чтобы понять: она угадала верно. Но теперь и думать нечего о том, чтобы тётки снова позволили ей залезть на стол, да ещё с зонтиком. И в доме нет ни лестницы, ни подставки. Безнадёга.
Хэдли понимала, что выбора нет: придётся подчиниться требованиям тёток.
Тётя Шарман ясно сказала, что в противном случае её утянет в никогде.
На что это никогде похоже?
От таких мыслей её пробрала дрожь.
Глава 15
Тянулись часы, а Хэдли так и не нашла решения. Она пыталась рассуждать логически. Есть две тётки, которые не её тётки, а злые ведьмы. Это, по крайней мере, понятно. Они хотят получить нечто, с чем Хэдли может легко расстаться, но Хэдли не желает им это отдавать. Если позволить им забрать её талант танцовщицы, она сможет вернуться домой. В противном случае её унесёт в никогде. Она представила себе никогде похожим на комнату, в которой находилась сейчас, только без мебели и без надежды на возвращение. Жутко. Она совершенно точно не хотела угодить в никогде.
Затем она попыталась представить жизнь без танцев. Полно свободного времени для любых увлечений. Бесконечное число выходных дней, когда она вольна делать что угодно. Например, кататься на велике. Учиться у папы готовить. Попробовать освоить скейтборд. Читать книги до того, как по ним снимут фильмы.
Всё это могло понравиться. Кому-то другому. Но для неё это будет жизнью второго сорта.
Погружённая в эти мысли Хэдли вдруг увидела, как в щель под дверью проползло овсяное печенье, а за ним ещё одно – их толкали тараканы, сверкая изумрудными глазками. За ними появились сотни других – насекомые всё прибывали и окружали Хэдли.
– Это мне? – девочка спрыгнула с кровати и подняла с пола печенья.
Вся стая поднялась на задних лапках и в унисон запела:
– Тебе, Хэдли! Печенье! Печенье для Хэдли!
А потом прорвался самый тонкий голосок:
– И в этот раз я не съел ни одного!
– Спасибо! – откликнулась Хэдли.
Один из них взлетел и завис перед лицом Хэдли. Игла.
– Ты бы лучше на них подула. Они запылились, пока мы их несли.
Хэдли послушно подула: поднялось облачко пыли. Она откусила кусочек.
– Ох, как вкусно, – девочка смаковала каждую крошку. – Спасибо. Я умирала от голода. – Оба печенья моментально исчезли, и послышалось хлопанье множества тонких лапок:
– Молодец, Хэдли! Ура Хэдли!
Она встала и поклонилась.
– Вы ко мне так добры. Жаль, мне нечем порадовать вас в ответ.
Игла, уже сидевшая на подушке, развела передними лапками.
– Это очень мило, но что ты могла бы для нас сделать? Ты всего лишь девочка. А мы – тараканы, мы лучшие во всём. Мы можем спрятаться в один миг. Собраться за секунду. Действовать вместе или поодиночке, – Игла явно была очень горда собою. – Это верно для всех тараканов, но мы особое племя, новое. Мы лучше во всех смыслах.
