Устроилась сперва к одной вдове из приезжих, а от нее уже к другой, после к третьей. Бросила и пошла на почту. Платили там мало, но и работа была нетяжкая, а на жизнь и ленты дядька по привычке отстегивал. С женой его, конечно, Антонина спорила, уж больно не по нраву пришлись ей перемены, но так в какой семье тишь да гладь?
– Говорит, что Антонина жениха себе все искала, да найти не могла. Местные, кто на нее заглядывался, девицу не устраивали. А пришлые приезжали или с женами, или таковы, что просто к ним не подступишься, – Мирослав Аристархович сидел в кресле пряменько, руки на колени положив. – И вот встретила вас…
– Встретила, – согласился Глеб.
– Ее подруги утверждают, что случился роман…
– Разве что в ее воображении.
Кивок. И осторожненький взгляд влево.
Что там? А… буфет. Вида, надо сказать, зловещего. Сразу видно, не один десяток лет разменял, слегка рассохся, покосился, подрастерял фарфор, который ему полагалось хранить, зато вполне себе принял на полки с дюжину увесистых томов. В черных обложках.
«Основы рунописи». Издание расширенное и дополненное, с заготовками для прописей. Надо будет еще заказать и поговорить, чтоб прописи сделали отдельной тетрадью, а то неудобно выходит, всякий раз новую книгу брать.
– Вы не подумайте, что я вам не верю… – Мирослав Аристархович поерзал и уставился уже на ящик с костями.
Не из тех, что в подвале. Нынешние кости были изготовлены по особому заказу для школ и лицеев и в количестве семи наборов хранились где-то в доме, дожидаясь, когда же будет готов для них класс.
– Однако ее приятельницы утверждают, будто в последнее время девушка пребывала в немалом возбуждении, что она обмолвилась, что в самом скором времени ее жизнь переменится, что все еще удивятся, узнав… – он слегка закашлялся. – Простите. И само собой, когда случилось несчастье…
Ее нашли на берегу моря. Рыбаки.
Здешние берега рыбой не сказать чтоб богаты, но люди все одно в море выходят. На заре. И тут такое…
Тело не пытались спрятать. Напротив, его будто бы выставили на всеобщее обозрение в том уродливом великолепии, в котором оно пребывало.
– Наш целитель утверждает, что девушка уже была не девушкой, если вы понимаете, о чем я. – Мирослав Аристархович слегка покраснел. – И убивали ее долго, с немалой страстью. На ее руках остались следы ожогов. Ногти были вырваны. Пальцы сломаны. Ее изрезали, а после вскрыли живот и вытащили внутренности.
Глеб закрыл глаза. Девушку было жаль, как было жаль жителей проклятой деревушки, как… многих, чья смерть была непростой.
– Я могу взглянуть на тело?
– Простите, но…
– Вы меня подозреваете.
Мирослав Аристархович взгляд отвел и руками развел, мол, он не сам, служба такова.
– Хорошо.
Плохо. Отвратительно.
Ногти… их не так-то просто содрать, особенно короткие, которые и не всякими щипцами подцепишь.
– Понимаете, – унтер-офицер вздохнул, – от меня требуют немедленно закрыть дело, но…
На берегу пытать неудобно. Открытое место, которое хорошо просматривается. Да и кричала бы девушка… или рот заткнули?
– Если вы ждете, что я признаюсь, то этого не будет, – Глеб поднялся.
Тело следовало осмотреть, и не важно, что на сей счет думают власти.
– Во-первых, я ее не убивал. Да, я был с ней знаком, как и еще полгорода. И не скажу, что это было какое-то особенное знакомство. Мне требовалась кухарка. Девушка рекомендовала свою тетку. И взялась проводить к ней. Возможно, у нее имелись какие-то надежды, но я к этому непричастен.
Мирослав Аристархович слушал молча, внимательно. Верил ли?
Никто не верит темным. Откуда пошла эта чушь, что темные лгут? Не больше и не меньше, чем светлые. Свет или тьма – это просто тип силы, не более того, но в головах людей прочно укрепилось мнение, что свет есть благо, а тьма… лучше бы ее не было.
– И да, она появлялась здесь. Пожалуй, в первое время она явно рассчитывала на нечто большее, но, повторюсь, мне нужна была кухарка, а не любовница. И ваша Адель отправилась на кухню. Пожалуй, мне тогда показалось, что она обижена, но, поверьте, мне некогда разбираться с чужими обидами. У меня здесь дети!
Спят, но скоро проснутся и будут голодны. Что там на кухне? Остатки вчерашнего супа? Хлеб? Тушенка? Консервированная фасоль? Крупы какие…
Глеб поднялся и велел:
– Идемте.
На кухне было чище, чем неделю тому.
Плющ почти затянул окна, но в оставшиеся прорехи проникал свет. Он ложился на старую плиту, оглаживал бока медных кастрюль, что выстроились на полке.
И какую брать? Вот той определенно не хватит, а та чересчур велика… Но большая – не маленькая.
– Что вы собираетесь делать?
– Ужин готовить, – проворчал Глеб, распахивая шкаф.
Так, крупы имелись. Мешок с мукой? Нет, с мукой он связываться не готов.
– Говорю же, у меня дети… и еще, если бы вдруг мне пришла в голову безумная идея убить девушку, ее бы не нашли. Нас учат убирать использованный материал. И избавиться от тела несложно.
Фасоль. Правда, не консервированная, а сухая, похожая на белые камушки. А если поварить? В супах фасоль была мягкой и вполне съедобной.
– Не берите, – неожиданно произнес Мирослав Аристархович, – ее надо варить не меньше двух часов или предварительно замачивать. Что вы собираетесь готовить?
– Без понятия…
– Тогда позволите?
Мятый пиджак повис на спинке стула, и унтер-офицер закатал рукава.
– Что? Мне и при кухне служить случалось. По первости. Сколько вас?
– Взрослых двое. Но… дети тоже будут голодны.
– Хорошо… картошка есть?
– Понятия не имею.
– То есть избавиться от тела вы можете, а про картошку не имеете понятия? – он усмехнулся и, потеснив Глеба, заглянул в шкаф. – Ага… отлично… тогда чистите морковь. А я за картошку возьмусь. У вас тушенка, может выйти вполне приличное рагу. Ваши подопечные едят рагу?
– Они все едят.
– Чудесно. Так что с телом? Исключительно умозрительно, если бы вам вдруг пришлось избавляться…
– Исключительно умозрительно?
Глеб взял за хвост слегка морщинистую морковь, вид которой не внушал доверия. В конце концов, он граф, он не обязан знать, что делают с морковкой.
А вот Мирослав Аристархович разом вдруг утратил былую неуверенность.
– Самый простой способ – испепелить. Этому учат на четвертый год, когда доходят до работы с потенциально опасными объектами. Некоторых, скажем так, людей после смерти лучше сжигать, и так, чтобы ни одной целой кости не осталось.
