Он все же успокоился. И всхлипывать перестал. И нашел в себе силы отцепиться от Анны:
– Я ничтожество?
– Ты ребенок. Садись, – она указала на стул и сама взялась за веник.
Стоило добавить в сбор пару веточек ромашки. Пустырник чересчур горчит, да и не столь уж безобиден он, чтобы ребенка поить.
Богдан послушно устроился за столом. И кружку подвинул. Правда, тотчас убрал руки. Отвернулся.
– Я должен… я должен быть… соответствовать… показывать пример. А я… я только и думаю, чтобы написать отцу, попросить… он не заберет, я знаю. Но я попрошу, и вдруг…
Анна сняла чайник. Наполнила кружки. Прикрыла их блюдцами. Она принесла коробку с пирожными. Поставила.
– Я ничтожество. Я никогда… все ждали, а я никогда не мог… ничего не мог…
– Чего именно?
– Ничего. Чистописание? У меня буквы кривыми выходят…
– У твоего отца почерк тоже далек от идеального, уж поверь, – Анна устроилась напротив мальчишки, который, впрочем, ее и не заметил.
– Задачи – ни одной сам… Я слишком туп, даром что граф. География? Для меня карты темный лес… Я бездарь.
– Кто тебе такое сказал?
– Тетя.
Странно. Анна почти ничего не знала о семье Святослава, все-таки связывали их отношения скорее приятельские, основанные на любви Калевого к розам, нежели дружеские. Он упоминал, что овдовел и случилось это довольно давно, однако нового брака не искал, находя утешение в работе. И в розах.
«Агния». Красивый сорт. Крупные цветы того рыжего цвета, который кажется огненным. Они меняли окрас, постепенно светлея, выцветая на солнце.
– Мамина сестра?
– Папина.
– Возможно, она была чересчур строга?
– Она вырастила папу. Я на него не похож.
– Ты на него очень похож, – Анна улыбнулась. – Поверь мне…
Не поверил.
А Святослав знает, что за мысли вложили в голову его сына?
– Мама была темной. И я в нее пошел. Их брак был ошибкой. Отцу следовало более внимательно подходить к выбору жены. И скоро он выберет новую. Достойную.
– Чушь, – не выдержала Анна.
Стоит отписаться, но… дела семейные. И получится неловко. Как постороннему лезть в чужие семейные дела?
Но у нее не так много времени осталось, чтобы обращать внимание на светские условности. Даже если Святослав обидится, она все равно должна. Хотя бы ради этого мальчишки, который уставился в чашку, будто надеясь в ней отыскать ответы.
– Не чушь. Я не имею права наследовать титул.
– Почему?
– Потому что недостоин.
– Видишь ли… – Анна вдохнула легкий травяной аромат. – Наследование происходит не по чьему-то достоинству, – прозвучало несколько двусмысленно, но мальчишка не заметил, – а по правилам, которые описаны в кодексе. Так вот, насколько я знаю, наличие силы, или отсутствие ее, или же направленность дара никак не влияют на твои права.
Богдан вздохнул:
– Тетя говорит, что я должен отказаться. Что это мой долг. И все ждут, что я его исполню.
– Все – это кто?
– Отец.
– Он тебе сам это сказал?
Богдан покачал головой.
– То есть ты наверняка не знаешь?
Прикушенная губа и взгляд, который ищет, за что зацепиться.
– А сам ты с ним пробовал говорить?
– Он занят.
– Всегда занят?
– Его нельзя огорчать всякими глупостями. Он и так расстраивается, что я такой… бестолковый.
– А твой нынешний наставник тоже считает тебя бестолковым?
Богдан вздохнул тяжелее прежнего:
– Он ждет, что я буду главным. Что я наведу порядок. А у меня не получается. Меня никто не слушает, и вообще… они все такие дикие!
Анна не удержалась от улыбки. Дикие, стало быть…
– Миклош самый толковый, только он тоже хочет быть главным. А я не могу уступить. У меня папа граф, а у него кто?
– Кто?
– Понятия не имею, – он все же дернул плечом, и Анна убрала руку. – Но ведь не граф! И я ему говорил, что он должен меня слушать, что все должны. Игнат по ночам ревет, будто баба. Илья хамит. Ему вообще никто не указ. А еще черенок ложки наточил, словно нож, спит теперь с ним под подушкой. Шурочка боится. Всех боится. Я его не трогал, вот честное слово, а он все равно… и делает, что Миклош скажет. Янек тоже, но он вообще тупой. Курц, тот делает вид, что не слышит, когда я говорю. Почему так?
– Не знаю. – Анна подвинула остывший чай: – Пей… и на досуге подумай. Если отбросить факт, что ты граф, то чем ты их лучше?
Он подхватил корзиночку и ответил с немалой, как показалось, готовностью:
– Я знаю больше. Представляешь, Курц и читать не умеет! А Илья буквы путает. Про математику и не говорю… считают на пальцах. Силу так вообще погано контролируют. Миклош разве что более-менее справляется. Выскочка. Сидел бы в своем приюте… Тетя говорит, что эмигранты дают лишнюю социальную нагрузку на бюджет, а это приводит к обнищанию нации.
– Твоя тетя экономист?
– Нет. Она просто… мной занимается. Но она много читает. И она умная, – при упоминании этой незнакомой Анне женщины, с которой, впрочем, Анна не отказалась бы свести знакомство, Богдан поежился. – А еще среди приезжих одни воры и убийцы… вот.
И он сунул в рот пирожное. Вздохнул. Закрыл глаза и пробормотал:
– Вкусно как… я люблю праздники. Пирожные подавали, и иногда получалось… взять.
– А без праздников не подавали?
Он покачал головой:
– Будущий граф должен быть скромным в своих желаниях. И проявлять сдержанность. И еще питаться правильно.
– Это чем?
– Овсянкой. На воде. От нее цвет лица лучше становится, – он с трудом проглотил комок и, покосившись на Анну, потянулся к коробке. – И еще овощные супы были. Вареное мясо. Пудинг. Его тоже ненавижу. Он клейкий и тянется, но тетя говорила, что настоящий аристократ не должен капризничать.
Богдан потер пальцы и добавил:
– А наставник хороший, он хотя бы не порет. Никого не порет. Даже Арвиса не выдерет, хотя тот и заслужил. Поднял чудовище. И теперь все его боятся, хотя чего, если тварь изгнали?
– А они знают?
Мальчишка махнул рукой, мол, может, кто и знает. Ему-то что за дело.
– Расскажи.
– Зачем?
– Никто не будет слушать тебя только потому, что ты когда-нибудь станешь графом, – Анна пригубила отвар. – Люди готовы слушать того, кому доверяют. Понимаешь? Помоги им. И возможно, увидишь, что не все так плохо.
