– А то, ваше сиятельство, – с мнимым подобострастием согнулся Илья, и клинок застыл в ладони. – Куда ж нам, убогим, до вас…
Богдан повернулся спиной. А на лице Ильи появилось выражение… такое вот выражение, заставившее Анну подумать, что, возможно, она несколько поспешила, посчитав этих детей безопасными.
Она поднялась. Сняла перчатки. И оперлась на трость.
– Перерыв. – Существо, до того лежавшее рядом, притворяясь спящим, потянулось. – Думаю, вы не откажетесь от печенья с молоком?
Шурочка нахмурился.
Богдан с готовностью отставил горшок и несчастный саженец голубого плюща, корни которого сплелись плотным комом.
– Как скажете, прекрасная госпожа, – Илья изобразил поклон, мазнув ладонью по куче земли. – Мы будем бесконечно рады служить вам во всем…
Почему-то прозвучало до крайности двусмысленно.
Сколько ему? Сколько им всем? И как вышло так, что эти, казалось, совершенно разные дети оказались под одной рукой? И хватит ли у Анны сил с ними справиться?
Или стоит позвать Глеба? И заодно уж расписаться в собственной беспомощности, а с нею и в непригодности к делу столь обыкновенному.
Она молча направилась к дому.
– Идиот, – донеслось в спину шипение. – Веди себя прилично.
– А не то что? Глебу пожалуешься?
– Морду набью.
– А у тебя получится? – теперь Илья явно насмехался.
– Посмотрим…
– Не отставайте, – Анна сделала вид, что не слышит беседы. И вот как ей быть, если они и вправду сцепятся? Разнимать? Она не была уверена, что у нее получится. И вообще, кажется, эта идея с преподаванием была не самой лучшей.
– Идиот.
– Графин.
– Правильно говорить: граф.
– Это когда граф. А ты у нас не граф, ты графин…
Руки Анны коснулись чьи-то холодные пальцы. Шурочка? Он робко улыбнулся.
– Какое печенье любишь? – спросила Анна.
Он пожал плечами и взгляд отвел. А с другой стороны к ней подобрался Арвис, не спускавший с Шурочки ревнивого взгляда.
– Есть разное…
Анна подготовилась, отправив заказ в кондитерскую.
– Сахарные звездочки, творожное и курабье. Малиновые слойки. Имбирные пряники, с лимонными корочками и…
– Видишь? – этот шепот был едва различим. – Недолго осталось…
Курц. Смотрит в спину с прищуром, будто прицениваясь:
– Скоро расползется, и все… Еще пару месяцев или вот год, но это самое большее. Нашему года хватит.
– Для чего? – Миклош держится позади всех, он идет, слегка подталкивая вечно растерянного Игната.
– Чтобы жениться. Думаешь, он просто так сюда заглядывает? Ага, как же, голову задурит и женится. А потом, как помрет, станет наследником. Был один дом, а получит два. Главное, поспешить, чтоб никто другой не додумался…
– Тварь, – сказал Арвис и, скользнув Анне за спину, оттеснил Шурочку. Тот сопротивляться не стал, отпустил руку Анны, но все равно держался рядом. – Дурак. Говорит. Не знает.
– Зачем ему? – это уже Миклош. – У него и без того есть дом.
– Почему нет? Где один, там и два. Или три. Продаст. Деньги будут. Мотор ее видел? Он тоже стоит прилично. А денег мало не бывает. Никогда.
Анна вздохнула. Как-то иначе она представляла детей. Более… детскими? Восторженными? Наивная.
– Анна хорошая, – сказал Арвис, потершись щекой о ее руку. – Много говорят. Глупые. Не понимать…
Это было очень странное чаепитие.
Собственная кухня показалась Анне тесной, а столовая – чересчур пафосной для этих мальчишек. Был стол. И самовар. Разномастные чашки. Чай и сливки, которые, правда, тотчас закисли, и Шурочка смутился. Ягодный компот.
Печенье в корзинках, исчезнувшее как-то слишком уж быстро. Мальчишки… Богдан сидел с прямой спиной, демонстрируя всем нарочито изысканные манеры, на которые, впрочем, остальным было наплевать. Кажется, они даже не поняли, почему он так возится с обыкновенным чаем.
Шурочка опрокинул сахарницу и тотчас нырнул под стол, где был облизан нежитью, но, кажется, этот факт его расстроил куда меньше, чем рассыпанный сахар.
Курц деловито выбирал из корзинки маковые завитки.
Он ел быстро, практически не пережевывая, и кажется, часть печенья исчезла в его карманах. Илья ел все, и не только ел. Он запускал в корзинку обе руки, выгребал печенье, раскладывал добычу на салфетке и потом уж выбирал то, что съедалось, и то, что отправлялось в те же карманы. Игнат печенье разламывал на крошечные кусочки и уже потом отправлял их в рот, всякий раз замирая. И губы его кривились, а выражение лица становилось таким, будто он вот-вот разрыдается.
– Кто-нибудь из вас раньше вообще имел дело с растениями? – разговор не ладился.
А молчание становилось в тягость.
– Я. – Курц сунул в карман слоеный пирожок.
– С какими?
– Репа. Огурцы. Кабачки…
– И как?
Он пожал плечами и равнодушно сказал:
– Сдохли.
– Почему? – Анна пригубила чай, у которого появился легкий привкус затхлой воды. Компот, надо полагать, тоже прокис.
Как с ними Глеб справляется?
– Потому что я тварь, – сказал Курц с легким удивлением, будто недоумевая, как Анна не понимает очевидного.
– Это несколько преувеличенно.
– Коза тоже сдохла. Я хотел, чтоб она сдохла. И куры. Кур не хотел, они сами… – Курц почесал плечо. – Дядька озлился крепко.
– Ага, и спустил с Курца шкуру… – сказал Илья. – Что? Можно подумать, я твоих шрамов не видел.
– А я твоих.
– У каждого свои, – Илья ничуть не смутился. – У меня куры не дохли, но мамкины розы того… если что, я не про свою мамку, а про хозяйку. Завела садик для благости. И клиентам нравилось. Вроде и не совсем чтоб бордель. Она и шлюшек розочками называла. Пришлось уходить, хотя я и так собирался. У мамки нашей клиент особый… И на меня нашелся бы, да я в розочки как-то не особо чтобы…
Анна поняла далеко не все, но голову чуть склонила:
– Растения, да и все живое можно условно разделить на две группы по сродству с тем или иным видом энергии. Аристотель именовал их детьми Света и детьми Тьмы, что не совсем верно, хотя вполне отражает суть. Те же розы, к примеру, весьма чувствительны к темной энергии, и малости хватает, чтобы самый здоровый куст заболел и зачах.
Печенье крошилось, и Игнат раскладывал крошки по столу. А вот Арвис жевал старательно, сосредоточенно даже.
– Ваша сила пока нестабильна, что имеет свои последствия. Поэтому я попрошу вас не гулять по саду самостоятельно. Мы будем работать в тех зонах оранжереи, где произрастают растения с низкой или отрицательной чувствительностью по отношению к вашей силе.
