Он всегда платил вдвое против обыкновенного. А еще учил.
– Вы, милочка, не думайте, если вдруг решите сменить профессию, то выправлю вам преотменнейшие рекомендации. Во многих хороших домах ищут что компаньонок, что гувернанток…
Компаньонкой Евлампия себя не видела. Гувернанткой и подавно. Однако учиться училась. Для себя.
Еще один гость был в чинах, причем в немалых, он имел престранные привычки, которые Евлампия научилась удовлетворять, не выказывая при том ни тени брезгливости. Чем и заслужила немалую благодарность.
Счет ее полнился.
Сама она… О нет, нельзя сказать, что она вовсе не думала о будущем. Думала. И оттого радовалась, когда счет ее рос. Она сумела сменить работу, пусть один госпиталь на другой, но все ж и поприличней, и побогаче, и платили в нем получше, не говоря уже о пациентах, которые по старой традиции тоже проявляли благодарность. С чистой публикой и работать было куда приятнее.
Конечно, все было далеко не так и радужно. Бывало всякое. Болезнь, на лечение которой пришлось изрядно потратиться. Сломанные ребра, когда отрекомендованный старым другом клиент вдруг впал в буйство. Скандальная жена, выследившая супруга и пригрозившая жалобой в полицию. Тогда Евлампия всерьез испугалась, что лишится паспорта, но обошлось.
О беременности она узнала под осень. И сперва даже не поняла, что случилось, отчего вдруг ей так томно и печально, и желудок крутит, не способный удержать иную пищу, кроме овсянки, на воде варенной.
– Мне было двадцать пять. И работала я уже давно, – она поднялась и проковыляла к столу, толкнула деревянную миску, которая покачнулась и опрокинула огарок свечи. – Я знала, как избежать неприятностей, но порой и самые лучшие средства не помогали.
Она погладила живот.
– К несчастью, когда я, наконец, сполна осознала, что происходит, срок был уже большим. И человек, к которому я обратилась, долго не желал браться. Он ругал меня. Я сама себя ругала. После уговаривал родить и отдать. Я думала об этом. Беременность… понимаешь, на работе меня бы держать не стали. Там знали, что я не замужем. Кому нужны скандалы? Что до моих друзей, то их привлекала я нынешняя, да и то мне стали намекать на возраст, и спасало меня лишь умение да знание привычек. Беременность же вынудила бы их искать удовольствия в другом месте. Да, у меня имелись деньги, которых бы хватило на несколько лет. Но дальше-то что? Нет, я не могла себе позволить этого ребенка. Слышишь? Не могла.
Анна молчала. Она отступила к самой двери не столько потому, что боялась этой женщины, сколько из нежелания находиться рядом с ней. И пусть ее история в самом деле была обыкновенна, но…
– Он взял тридцать рублей. Мой недельный заработок! Тридцать, и дал зелье, предупредил, что могут быть последствия. Но кто и когда о них думает?
Глава 31
Плод выходил долго. Он словно не желал покидать измученное болью тело Евлампии, а она сдерживала крики.
Она ненавидела себя. И дитя. И всех мужчин. Она впервые, пожалуй, вспомнила о Боге, который воздает людям по делам их. И раскаяние, казавшееся искренним, не спасло.
Все закончилось на третий день. Ее тело исторгло плод, который Евлампия позже вынесла в выгребную яму. Сама же… ей понадобилось несколько дней, чтобы встать на ноги.
Крови шли. Долго. Она побледнела, подурнела, как-то будто разом постарев. И это не осталось незамеченным.
– Я все понимаю, дорогая моя, – сказал ей тот, который был при чинах, – но, прости, твое время ушло. Единственное, что я могу сделать для тебя, так это составить протекцию в хорошем месте.
Она согласилась. Собственно говоря, почему бы и нет? Пережитое изменило Евлампию, а еще она была достаточно умна, чтобы понять, когда следует остановиться.
– Я встретила Платона и влюбилась. С первого взгляда. Со мной никогда прежде не случалось ничего подобного. Те мужчины, я хорошо к ним относилась, но это была не любовь. А Платон… он был совершенно особенным.
Тихий вздох.
– И я не одна такая была. Все девицы тайком вздыхали. Как же молод, хорош собой, перспективен. Ему прочили великое будущее. А уж желающих это будущее разделить хватало, да и я… Я, признаться, сперва решила, что хватит с меня моей собственной любви, что не мне с моим прошлым пытаться привлечь его внимание. Нет, он бы, пожалуй, согласился на тайный роман, но я не хотела больше романов.
Она проковыляла мимо Анны, со вздохом забралась на доски, легла, поерзала, пытаясь устроиться поудобней. Сцепив руки на груди, она закрыла глаза.
– Не знаю, чем уж привлекла его внимание… может, тем, что не пыталась заглядывать в глаза. Не кокетничала, как иные, не потчевала пирожками. Не умела я пирожки делать. Я и вовсе старалась держаться в стороне. К чему душу бередить? Тогда-то…
Господь все видит.
Он ниспослал Евлампии эту любовь, крестом, испытанием и искуплением за грешную ее жизнь, за все преступления, что совершила она, и стало быть, коль хочет Евлампия обрести покой, то должна выдержать.
Она пыталась. Честно. Она ушла с головой в работу, силясь ею вытеснить томление в груди. И стало только хуже. Старательность ее заметили.
…У вас на редкость умелые руки. Сразу виден немалый опыт.
…Пациенты спокойны, а спокойствие пациента – залог скорейшего его выздоровления.
…Знаете, мне казалось, что подобных вам женщин уже нет. Вы напоминаете мне сестру. Она столь же тиха и скромна, но вместе с тем в руках ее весь дом…
Евлампия пыталась не отвечать. Она даже грубила, только грубость эта выходила нелепой, детской какой-то и вместо обиды вызывала у Платона улыбку.
…Вы совсем не умеете притворяться. Я вижу, что тоже вам симпатичен. И понимаю ваше нежелание сближаться, ведь вы опасаетесь, что я поступлю непорядочно. Но поверьте, я никогда не обижу женщину, тем паче такую, за которую некому заступиться.
Их первый поцелуй заставил ее задуматься о побеге. Евлампия поняла, что не устоит.
Собственное тело предавало ее, и то, чему суждено было случиться, случилось. В маленькой подсобке, ночью, когда гремела гроза. Он был слегка пьян, а Евлампия… она вспомнила некоторые хитрости. И…
– Ты чудо, – сказал наутро Платон. – Но понимаешь, нам нужно время… брак, он ведь на всю жизнь. И не стоит спешить, благо нравы ныне не те…
Об их романе не знали. Догадайся кто, ее бы живо выдворили из госпиталя, поскольку слишком уж завидным женихом был Платон, чтобы отдать его в руки какой-то там… Евлампия не обольщалась.
Новая беременность началась с тошноты. Та накатывала вдруг, вместе со слабостью, с головокружением, оставляя одно лишь желание – прилечь. Вокруг появились запахи. Резкие. Сладкие. Горькие. Кислые. Всякие и сразу. От них не было возможности избавиться. Они преследовали Евлампию, укутывали удушающими облаками, и от них ее выворачивало.
