Таких у нее давно не было. Такие на Маринку если и обращали внимание, то лишь затем, чтобы скривиться брезгливо. Эти любят помоложе, почище, а лучше, чтобы вообще целок… Обещают любовь неземную, а после-то…
И за ним небось вереница девичьих сердец разбитых. И что-то такое тревожное, но он обещает заплатить. Он сует двадцать пять рублей, а деньги нужны, ох как нужны… И Маринка улыбается, она гнется, небось не переломится, заглядывает в глаза.
Жжение стало почти невыносимым, но Глеб стиснул зубы. Он держался за ту единственную нить, которая оказалась достаточно крепкой.
А в кондитерскую не повел. Никуда не повел. Спешит.
…Другим разом, красавица… И это небрежное слово заставляет душу вспыхивать радостью – еще красавица, остальные-то не понимают, а он увидел, понял… Только все одно страх живет.
…Приду позже.
Куда?
…Позаботься, чтобы нам не мешали. Хороший вечер будет, обещаю, но сама понимаешь, нельзя, чтобы нас видели: общество, слухи. Помалкивай и будешь вознаграждена…
Она ждет.
А огонь расползается по спине, будто кожа сама плавится. И тьма дышит в затылок, добавляя огню силы. Того и гляди сожрет самого Глеба. Они могут, ему ли не знать.
Время. Она помылась. Она знала, что этакие любят, чтоб баба была чистой, особенно снизу. Она не поленилась согреть воды и мылом намазалась хорошим. Ее снедало волнение. Придет ли? Если и нет, деньги при ней.
Темнота. И тихий стук в дверь. Радость, затопившая Глеба, стыдное предвкушение. И деньги, которые ей суют, а она прячет – еще двадцать пять рублей, немало, она уж и не помнит, когда ей столько платили. Она раздевается. А он смотрит.
Смотрит и… просит повернуться спиной.
Она становится к столу, чтобы было на что опереться. Все ж у богатых свои причуды. И успевает вяло удивиться, когда руки его смыкаются на ее шее.
Боли нет. Совсем нет.
Глава 35
В лицо льется вода. Тонким ручейком. Холодная. Ледяная даже.
И воду эту хочется ловить губами, потому что еще немного, и жажда поглотит Глеба, но он просто лежит, раскинув руки, и позволяет воде стекать.
Сил нет. И опустошенность эта даже приятна. Она позволяет Глебу ненадолго представить, что он – обычный человек.
– Знаешь, дорогой друг, – Земляной наклоняется, и вода исчезает, – я тебе как-нибудь сам шею сверну. Просто чтобы ты не мучился.
Спасибо. Наверное.
Возвращается способность чувствовать. Мокрую рубашку, которая прилипла к телу. Обожженную кожу. Лишь бы печати не повредило. Тьму, которая спряталась где-то на дне души.
– Я в порядке.
– А то… мы тут все в порядке. Знать бы еще в каком, – Земляной сидит рядом, на коленях, в луже ледяной воды. Впрочем, вода – не худшее, что может случиться с некромантом. Вода высохнет, и все, а от крови остаются пятна.
– Я его зацепил. Краем. Ее. И его краем. Пить.
Земляной кивнул. И исчез.
Глеб закрыл глаза и представил, что лежит он не в подвале, к слову особой чистотой не отличающемся, но на морском берегу. Песочек вот, море шепчет, гонит волны…
Надо будет вывезти Елену. Ей море должно понравиться. И услать ее куда подальше. В городе небезопасно. Не для тех, кто связан с тьмой.
Глеба подняли, а к губам прижалась фляга, от которой знакомо воняло травами. Укрепляющий отвар, конечно, всем хорош, но вот вяжущий его вкус во рту держится долго.
– Дед, к слову, отписался – на неделе приедет. И обозвал меня слепым идиотом.
– Значит, с ним все в порядке, – Глеб позволил себе еще немного полежать. – Если обзывается.
Он не знал, радоваться приезду старика либо же готовиться к худшему. Если Земляной-старший решит, что школа – это ненужная тьме роскошь, то… Ему плевать на государственные нужды. В той мере плевать, в которой позволяет клятва.
И от доводов он отмахнется. И…
– В порядке, что с ним станется, – проворчал Алексашка. – Еще требует, чтобы я подыскал себе невесту. Род надо продолжать. А я вот… я думаю, что этот род нельзя продолжать.
Лежать надоело. И Глеб поднялся.
Не без труда. Руки мелко дрожали. И казалось, что от мышечной дрожи этой вот-вот хрустнут кости. Надо будет молока попросить, а лучше сливок. И творога. Творог, правда, Глеб недолюбливал, хотя и отдавал себе отчет в пользе оного.
– Короне, конечно, выгодно иметь под рукой таких, как мы с дедом, но я устал. Мне всего тридцать, а я уже устал, понимаешь?
– Понимаю.
– И ты…
– И я.
– Тогда зачем школа?
Глеб пожал плечами:
– Может, затем, чтобы таких, как мы, было если не много, то достаточно. Чтобы не все на одного. Тогда, глядишь, и уставать будем меньше.
– Тебе говорили, что логика у тебя кривая?
– Говорили.
Земляной сам хлебанул из фляги и сказал:
– И чего ты видел?
– Ее глазами – ничего, она стояла лицом к стене. Он подошел сзади и перерезал горло, потом уже и расписывал. Он из благородных.
– С чего…
– Она его так воспринимала. Не как просто богатого человека, то есть он ей дал денег. Что-то около пятидесяти рублей…
– В доме нашли полтора мелочью.
– Не могли при осмотре исчезнуть?
– Нет, следы бы остались.
– Значит, бережливый… – Глеб стянул рубашку и поморщился. Спина ныла совсем отвратно. – Глянешь?
Земляной кивнул. И глянул. Хмыкнул:
– Поднимемся, я обработаю. Тебе надо будет еще пару поставить, пока не слетели.
– Возьмешься?
– Куда я денусь, но отписать буду должен, сам понимаешь.
Глеб кивнул. Он понимал.
И шевельнулся в душе страх, что скоро на коже места не останется, а тьма, она подождет. Она в отличие от людей терпелива.
– Успокойся, – Александр положил руку на плечо. – Удержим. Или… если что, я помню, что обещал.
– Спасибо.
– Да не за что… Значит, из состоятельных.
– И родовитых.
– На ощущениях?
– Да.
– Ощущения к делу не приложишь, но я тебе верю. Будем искать родовитого. Или того, кто на него похож. Вряд ли она могла бы уловить некоторые нюансы. А на курортах, сам знаешь, иногда встречаются… умельцы.
Глеб вынужден был признать, что Земляной прав.
– С другой стороны, если вспомнить девушку, то она была куда более… наблюдательной, скажем так, – Александр щелкнул пальцами. – И да, вряд ли ее с ее запросами удовлетворил бы простой купец. Нет, ей был нужен кто-то яркий, состоятельный. И, ты прав, родовитый. А это значит… это значит, что нам нужен список всех родовитых ублюдков, которые обретаются в здешнем городишке.
