Зато на этих стрельбах я очень хорошо познакомился с хозяином башни прапорщиком Платоном Диких. Он одаренный артиллерист, хоть корпуса не кончал, и прекрасно чувствует орудие. В прапорщики из унтер-офицеров он произведен за героизм в деле при Чемульпо, где был наводчиком 9-дюймового орудия канонерской лодки «Кореец». Обычно он был за наводчика, я же рассчитывал установку прицела, целика и наблюдал за падениями. Выпустив десятка три снарядов, мы уже понимали друг друга без слов, прислуга башни натренировалась вполне, и мы смогли поддерживать темп стрельбы выстрел в минуту.
Закончив составление таблицы на дистанции 60 кабельтовых, мы спросили разрешения у нашего командира составить ее до предельной дальности, ограниченной возвышением ствола. Английская пушка хороша, стреляет кучнее ушаковских, и бронепробиваемость ее должна быть выше. И мы полагали, что имеем все шансы поразить вражеский корабль в слабобронированную палубу на той дистанции, где он стрелять по нам еще не сможет. Мы думали, что нам откажут, но командир корабля Беляев нашу идею горячо поддержал и ходатайствовал перед контрадмиралом Рудневым. И он дал разрешение еще на 20 выстрелов.
После составления таблиц «Кореец» несколько раз выходил на стрельбы одиночно и в составе отряда. Но если восьми- и шестидюймовки стреляли в основном из стволиков из-за нехватки снарядов, то наша башня часть стрельб провела боевыми зарядами. В том числе и на предельные 80 кабельтовых. И мы попадали!
Сейчас ходят разные слухи о возможном привлечении адмирала к ответственности за разбазаривание казенных средств в виде изношенного «раньше срока» 10-дюймового ствола «Корейца» и «не оправданного обстоятельствами» расстрела 70 снарядов и зарядов. На эту бессовестную глупость я могу одно сказать: если бы все орудийные расчеты отряда тренировались и стреляли как наш, надобности в присылке подкреплений не было бы, мы бы справились с японцами своими силами. Но, похоже, нашим высоким начальникам важнее, чтоб снаряды ржавели в арсеналах, чем попадали во врага. Как жаль, что дяди больше нет с нами! Думаю, он бы меня вполне понял и смог бы что-то быстро поменять…
Во время учебных стрельб я обратил внимание старшего артиллерийского офицера на то, что столб от падения нашего снаряда значительно больше, чем от 8-дюймовок остальных крейсеров. Появилась идея использовать это обстоятельство в бою для уточнения дистанции при стрельбе по одной цели нескольких кораблей, когда всплески путаются: наши 3-футовые дальномеры давали погрешности, и стрельба только по их показаниям была не «призовой».
Обратившись к нашему флагарту барону Гревеницу, мы получили полное одобрение, и в инструкцию по артиллерийской стрельбе отряда было внесено дополнение, разрешающее при невозможности пристрелки иными способами «Корейцу» уточнять дистанцию стрельбой десятидюймовки. При этом «Кореец» (мы на борту все его так зовем, без «Памяти…», так что, если не возражаешь, я дальше не буду отходить от этой экипажной традиции) должен при стрельбе постоянно показывать дистанцию на прицеле нашего орудия, чтобы все остальные корабли отряда могли ею пользоваться, ориентируясь по большим всплескам.
В сражении наш крейсер шел предпоследним в линии, «Рюрик» – концевым. Многие сейчас критикуют такую диспозицию, и я тоже, честно говоря, не знаю, чем руководствовался контр-адмирал Руднев, но у начальства свои резоны. «Рюрик», кстати, был довооружен старыми восьмидюймовыми орудиями и имел весьма внушительный бортовой залп, однако бронебойность этих пушек оставляла желать лучшего, поэтому старшие артиллеристы наши и «Рюрика» условились, что, по возможности, мы будем стрелять по одной цели. «Рюрик» фугасами, чтоб сбить огонь врага и нанести повреждения в небронированных частях, а мы бронебойными или коммонами, так как у нас новые пушки с высокой начальной скоростью.
За несколько дней до выхода мы начали аврал по снятию и передаче на хранение в порт деревянных предметов, да и вообще всего ненужного в бою, в том числе части шлюпок. И хотя ничего не говорилось о цели похода, мы знали – идем встречать «Ослябю» и «Аврору». У нас забрали все дальномеры, кроме двух (причем один оставили в нашей башне), и распределили их по остальным кораблям, так как «Россия», «Громобой» и «Рюрик» их не имели до этого вовсе.
Перед выходом в море меня и прапорщика Диких вызвал сам контр-адмирал Руднев и дал приказание стрелять в бою по собственному разумению по той цели, которую мы сочтем наиболее подходящей, и с дистанции, с какой сочтем возможным, не заботясь о расходе снарядов и разгаре ствола, так как после боя планировалась его замена (с доработкой станка) на почти такой же, захваченный на пароходе-контрабандисте вместе с боекомплектом.
На «Кореец» перед боем по приказанию Руднева в носовые погреба малокалиберных пушек и частично в погреба среднего калибра загрузили по полста дополнительных снарядов и зарядов для них. В бою, конечно, у нас было мало возможности подать в башню, но после него вполне можно было перегрузить в освободившийся родной погреб.
Адмирал сказал, что ожидает процент попаданий из нашего орудия от двух до десяти. Это от четырех до двадцати попаданий. И что другими наличными калибрами нашего отряда с дистанции более 25 кабельтовых броня крейсеров Камимуры не пробивается (это мы и так знали). Он также добавил, что наше орудие «снайперское» (от английского sniper – стрелок по бекасам), мне было лестно такое сравнение (в кают-компании, правда, начали острить что-то по поводу «из пушки по воробьям»). И в завершение беседы Руднев назвал нас товарищами, хотя формально товарищем был только прапорщик Диких, я же в бою еще участия не принимал.
Без особых происшествий мы достигли Сангарского пролива, у входа в который и встретились с пятью броненосными крейсерами Камимуры и шестью бронепалубными Того-младшего. Японцы как будто нарочно ждали нас, появившись из утренних сумерек между нами и Владивостоком на дистанции 90 кабельтовых. Сначала они вели себя нерешительно, медленно сближаясь на почти параллельных курсах. Я на такой дистанции из башни еще не мог видеть врага. Слишком низко. Но еще в порту мы перенесли наш второй оптический дальномер на марс и провели туда телефон, снятый из отсека минного аппарата (перед боем Руднев приказал не иметь мин при надводных аппаратах на броненосных крейсерах из опасения детонации). Наш старший артиллерист занял там место, управляя стрельбой.
Погода была отменная для стрельбы на предельную дистанцию – почти полный штиль и волна не более балла. Правда, к вечеру волнение увеличилось до двух баллов. Когда дистанция достигла 80 кабельтовых, мы произвели первый выстрел. Стреляли бронебойными: на таких дистанциях большие углы падения, и, попав, мы пробили бы врагу броневую палубу. Через полминуты первый снаряд упал между головным и вторым японскими броненосными крейсерами. Введя поправку по целику, сделали второй выстрел. Но на пятом выстреле с дальномера, наконец, сообщили, что расстояние уменьшается. Мы поняли, почему до этого были перелеты, и стали учитывать сближение. На 11-м выстреле (недолет) нам показалось, что мы взяли японский флагман в вилку (если этот термин можно применить для стрельбы в 1 выстрел в минуту), так как предыдущий был перелетом. Но мы ошиблись, 12-й снаряд также лег недолетом. Видимо, виновато было большое рассеивание снарядов на таких дистанциях (60 кабельтовых по прицелу).
