Затем произошло еще одно попадание – в носовую 10-дюймовую башню, броня башни вполне выдержала взрыв, однако сноп осколков влетел в боевую рубку через смотровые щели и убил на месте нашего старшего артиллериста, штурмана Дьяченкова и рулевого квартирмейстера, а отраженными осколками переломал оборудование. К счастью, руль и машинный телеграф действовали, а штурвал удерживали раненый боцман и лейтенант Саблин. Тотчас послали за санитарами и младшим артиллеристом. Минный офицер Саблин сам ушел на перевязку, после того как боцман заменил его у штурвала.
«Адзума» тем временем уже почти закончила разворот и побежала от нас. Видимо, мы все-таки серьезно попали в нее, раз она так неожиданно поменяла свои намерения. Как мне потом рассказали, адмирал в рубке решил, что будем догонять сколько сможем и вести при этом анфиладный (продольный) огонь. Здесь мы в лучшем положении. У «Адзумы» в корму могут стрелять только две восьмидюймовки, но они не в состоянии пробить броневой траверз «Осляби», наша же пара десятидюймовых орудий вполне может на такой дистанции пробить кормовой траверз Адзумы. Если нам повезет и «Адзума» сбавит ход, вдвоем с «Авророй» есть шанс утопить японца, лишь бы к нему подмога не подоспела. Приказали поднять сигнал: «Авроре» вступить в кильватер «Ослябе».
Примерно через минуту крупный снаряд разорвался у основания грот-мачты, разрушив окончательно стоящие на рострах гребные суда и вызвав пожар. Трюмно-пожарный дивизион под руководством трюмного механика Успенского бросился тушить его. Однако через пару минут еще один снаряд разорвался прямо среди матросов пожарного дивизиона, разметав их, пробив навесную палубу и полностью разрушив катера. Успенский погиб, уцелевшие унесли раненых на перевязку. Пожар тем временем набирал силу, питаясь деревянными обломками. Я бросился к рострам и организовал тушение силами уцелевшей прислуги трехдюймовых орудий. Эта их доблестная работа осложнялась периодическими взрывами малокалиберных патронов, поданных к орудиям, раскиданных по палубе и теперь находящихся в огне. Но матросы работали молодецки, и пожар стал постепенно стихать.
Неожиданно меня вызвали в боевую рубку сообщением, что командир и адмирал тяжело ранены и нужно принимать командование. Добежав до третьей дымовой трубы, я внезапно воздушной волной в спину был брошен вперед и, упав на палубу, разбил лицо, однако сознание не потерял и, оглянувшись, увидел, что там, где я стоял до этого, командуя тушением пожара, в палубе зияет дыра, а вокруг лишь изуродованные мертвые тела, на которые хлещет вода из разодранных шлангов. А еще говорят, что снаряд два раза в одно место не бьет.
Как позже я узнал, его осколки вдобавок через вентиляционную шахту проникли к средней машине и повредили ее. Один попал в подшипник, который теперь сильно грелся. Нужно было остановить машину, чтобы извлечь его. Но так как на машинном телеграфе стоял «Самый полный вперед», а боевая рубка на вызовы не отвечала, мехи решили до последней возможности не стопорить машину, а подшипник охлаждать, поливая маслом.
Подбежав к боевой рубке, я увидел, что левое крыло мостика над ней превращено в руины прямым попаданием, в самой рубке все забрызгано кровью, искорежено, внутри лежат мертвые и отдельно раненые. Командир корабля был смертельно ранен в голову и бредил. Весь бледный, адмирал наш без сознания сидел, прислонившись к броне в луже крови, и зажимал руками рану на животе. Два санитара пытались разжать его руки, чтоб наложить повязку.
Раненный в руку лейтенант Колокольцов и тоже раненный старший боцман у штурвала удерживали корабль на курсе. Штурвал каким-то чудом действовал. Почти одновременно со мной в рубку прибыли с перевязки старший минный офицер лейтенант Саблин и рулевой кондуктор Прокюс. Кондуктор сменил на руле Колокольцова, который, однако, отказался уходить на перевязку. Правда, управлять огнем из боевой рубки он уже не мог, аппарат Гейслера был разбит окончательно, переговорные трубы пробиты и скручены какими-то узлами, на месте, где раньше висел телефонный аппарат, торчали только пучки проводов. Стали выносить раненых. Сначала пораженного несколькими осколками в спину Палецкого. Он был без сознания и, очевидно, потерял много крови…
В это же время в броненосец попал очередной 8-дюймовый снаряд – в нос под левым клюзом, вскрыв своим взрывом изрядный кусок обшивки борта. И хотя пробоина была надводная, но буруном от хода ее весьма активно заливало. Корабль стал садиться носом, но огня не прекращал. Тут «Ослябя» опять содрогнулся – это было парное (возможно, одиночное) попадание в переднюю броню верхнего носового каземата левого борта. Броня не была пробита, однако часть крепежных болтов была сорвана и бронеплита сдвинулась. Я был контужен воздушной волной, однако быстро пришел в себя. Начался пожар в находившейся рядом с местом взрыва малярной кладовой, но его быстро потушили. Лейтенант Колокольцов отправился в носовой каземат узнать про повреждения.
Дифферент между тем нарастал, и из носовых отсеков поступали не радостные доклады. Все устанавливаемые для предотвращения растекания воды щиты и подпоры вылетали от сотрясений при стрельбе нашей же 10-дюймовой башни, остановились носовые водоотливные насосы, в отсеках ниже бронепалубы остались отрезанные водой люди. Необходимо было срочно заводить пластырь, но сделать это можно было лишь застопорив. К тому же через уцелевшую переговорную трубу передали о необходимости остановки средней машины из-за поломки.
«Адзуме», так и не сбавившей ход, повезло. Но дистанция еще была 35 кабельтовых – далековато, но вполне в пределах дальнобойности наших пушек. И я отдал приказ довернуть влево на три румба, чтобы ввести в действие три шестидюймовки правого борта и кормовую башню. По расчету выходило, что «Адзума» будет на дальности нашего огня еще 10 или 15 минут. И стрельбой всех четырех десятидюймовок есть шанс серьезно повредить ее.
В 12:42 «Ослябя» снизил скорость до 10 узлов, чтобы уменьшить напор воды через пробоины в носу, и начал медленно ворочать влево. Тут мы опять получили попадание, на этот раз снаряд навылет пробил носовую трубу и разорвался около средней, повредив и ее. Но это был уже последний удар, полученный нашим броненосецем. Кормовая башня «Адзумы» внезапно прекратила огонь. Тогда мы считали, что все-таки ее подбили. Но по окончании войны от японцев стало известно, что у них просто кончились снаряды.
Канонада всем бортом по удаляющемуся противнику не дала видимых результатов, за исключением сбитой стеньги грот-мачты. На дистанции в пять миль наши 6-дюймовые снаряды уже не долетали, и пришлось задробить огонь, так как стрелять на такой дистанции только лишь главным калибром с его малой скорострельностью – это напрасное выбрасывание боезапаса.
К этому времени «Аврора», выполняя последний сигнал адмирала, встала в кильватер броненосцу. «Алмаз» благоразумно сопровождал отошедший на безопасное расстояние «Смоленск». А «Лена» напротив – обогнав «Ослябю» и не реагируя на флажные сигналы вернуться, погналась за «Адзумой». На что рассчитывал ее командир, мы так и не поняли, шансов у вооруженного парохода в бою с броненосным крейсером никаких.
Когда японец был еще виден на горизонте, «Ослябя» застопорил ход, и мы занялись заведением пластыря и ремонтом машины, «Аврора» дрейфовала неподалеку. Так как у нас осколками перебило антенну радиотелеграфа, то семафором приказали «Авроре» по радио вернуть «Лену». Она подошла через 2 часа и сообщила, что «Адзума» снизил ход до 7–8 узлов и имел дифферент на корму и крен на правый борт. Значит, мы их хорошенько достали!
