– О какой атаке вы говорите? – язвительно поинтересовался Водяга. – Я пока ничего такого не вижу.
– А вы думаете, японцы это шоу устроили исключительно в честь вашего приезда? – огрызнулся Балк.
Со стороны японцев раздался слышный даже с полверсты высокий крик «Тенно хэйко банзай!», который мгновенно подхватили сотни более грубых глоток, и на поле стали выбегать из зарослей гаоляна густые цепи в оливково-зеленой форме.
– Ни один пулемет быстрее чем за полчаса починить никак невозможно! – отрапортовал Балку с Михаилом подбежавший Ржевский, к которому по одному подбегали посланные к пулеметам посыльные.
– Курт Карлович, вся надежда на вас. «Илье» работать гаубицами по ориентирам семь и пять. Господа офицеры, приготовьтесь отбивать атаку залповым огнем… – начал было Балк, но неожиданно был прерван неугомонным ротмистром Водягой. Он как шальной выскочил на бруствер окопа и, картинно взмахнув шашкой, заорал:
– Ребятушки! За государя нашего Николая Александровича! Вперед! В штыки!!!
Крик Балка «Куда, козел! Стоять!!! Пристрелю, гнида!» потонул в молодецком «ура» ринувшихся в атаку свежих рот, только что прибывших из Артура на усиление. Их солдаты и даже офицеры еще не разобрались, кто тут на самом деле командует. А когда на бруствер вылетела первая пара молодых и горячих поручиков, их примеру последовало и большинство рядовых бойцов. Волна белых гимнастерок выплеснулась из окопов навстречу врагу. Михаил даже не успел еще организовать перекрашивание белой формы у всех вновь прибывших в защитный цвет, что уже стало стандартной процедурой…
Балк растерянно провожал взглядом спины солдат, рванувшихся навстречу минимум впятеро превосходящему их по численности противнику, когда заметил, что примерно треть местных «бывалых» тоже в едином порыве вылетела из окопов. А впереди группки в зеленых гимнастерках бежала высокая фигура в черной кожанке. Великий князь Михаил поддался азарту и с наганом в руке несся навстречу японцам впереди пехотной цепи.
– Простите, Василий Александрович, но шрапнелью теперь опасно! На недолетах можем своих накрыть, трубки дают большой разброс по дальности, – извиняющимся тоном начал было оправдываться Штакельберг, но договорить не успел.
Обреченно выматерившись, Балк, ненавидевший массовую рукопашную бойню больше запора и поноса, вместе взятых, выпрыгнул из окопа с криком «За мной!». На бегу отдавая последние указания барону и его офицерам, он ринулся в штыковую атаку, от которой столь успешно оберегал своих солдат до сих пор. Он еще успел проорать Ржевскому и Ветлицкому: «Маузеры к бою, вырываетесь вперед!», но на этом его роль в организации и руководстве боя закончилась. Теперь каждый был сам за себя, и командовать он мог только солдатами, бегущими непосредственно рядом с ним…
И русские и японцы пребывали в плену собственных заблуждений о противнике. Русские были уверены, что японцы от голода не в состоянии не то чтобы драться, а ходить – вроде бы транспорты с их снабжением были потоплены. Японцы, введенные в заблуждение тактикой Балка, верили, что русские, однажды столкнувшись с сынами Ямато в рукопашной на перешейке, теперь боятся сходиться «грудь в грудь». Сегодня им предстояло убедиться в неверности своих воззрений и научиться уважать друг друга. Самым кровавым образом…
Две толпы людей, одержимые жаждой убийства себе подобных, не сделавших пока лично им ничего дурного, рвались навстречу друг другу, выставив вперед острия штыков. Если бы не изредка раздававшиеся то с той, то с другой стороны выстрелы, то происходящее напоминало бы столкновение копейщиков лет так пятьсот, а то и тысячу тому назад. После одного из выстрелов, когда между цепями противников оставалось примерно метров триста, человек в черной кожаной куртке, несущийся впереди русских, оступился… И упал.
Над русскими войсками пронесся то ли стон, то ли всхлип. Михаила искренне любили все. Он всего за месяц с небольшим завоевал сердца как офицеров, так и солдат. Он постоянно был рядом с ними, он спал, как и они, под открытым небом, он ел с ними из одного котла, смеялся тем же шуткам и подтягивал те же песни. Его бронедивизион не раз прикрывал отход русских частей, а иногда и контратаковал зарвавшихся японцев. О его умелом руководстве войсками и всегда правильном выборе позиций (простимулированном советами Балка, имеющего за плечами опыт сотни лет войн, которых еще не было) уже ходили легенды, согласно которым счет спасенных им солдат уже превысил общую численность русских войск, оседлавших перешеек, раза в три. И сейчас он, сраженный пулей, лежал на земле…
Но вот упавший человек сел и, зажимая левой рукой рану на бедре, с матом выпустил по набегающим японцам весь барабан нагана (эффектно, но совершенно не эффективно с дистанции 250 метров), а потом достал из набедренной кобуры квадратный маузер. Ранен, но не убит! По рядам русской пехоты понесся сначала нестройный, но неудержимо набирающий силу новый боевой клич: «За Михаила!» Спустя доли секунды навстречу врагу летела уже не воинская часть, а озверелая толпа, воспылавшая кровной местью.
Подбежав к великому князю, Балк, предварительно засунув наган за пояс, помог ему встать и отрядил верного Бурноса, после встречи с бронепоездом не отходившего от Балка ни на шаг, став его неофициальным денщиком, проводить Михаила до русских окопов. К этому моменту перетянуть рану ремнем от портупеи Михаил смог сам. При этом от глаз бежавших рядом солдат не укрылся тот факт, что Михаил отдал свой маузер Балку. На последних ста метрах Василий в коротком спринте успел на пару шагов опередить русскую цепь.
До японцев оставалось еще шагов тридцать, когда бежавший впереди русских человек вскинул обе руки, и над полем боя впервые пронесся стрекочущий звук работы пистолета-пулемета. Вернее, двух, ибо в каждой руке Балка сейчас билось в припадке ярости стрельбы очередями по маузеру. Через несколько секунд еще пара огненных цветков расцвела метров на полста правее и левее лейтенанта. Всего в том секретном грузе, что привез неделю назад из Инкоу «Бураков», было двадцать пять доработанных Дегтяревым и его помощниками до автоматический стрельбы маузеров. Один Балк носил сам, еще по одному отдал Михаилу, Ржевскому, Ветлицкому и Штакельбергу. Остальные достались морпехам-спецназовцам.
Сейчас каждый из четырех маузеров в упор выпускал по японской цепи по двадцатипатронному магазину каждые пятнадцать секунд. Балк не зря регулярно гонял господ-товарищей на стрельбище и заставлял тренироваться в скоростной перезарядке новых магазинов. К моменту, когда все пять запасных обойм к каждому не заклинившему маузеру были использованы, перед каждым из «маузеристов» образовалась небольшая просека в японском лесу. Ворвавшиеся в эти прорехи русские солдаты ударили во фланг японским цепям, что и предрешило исход боя. Хотя даже при лобовом столкновении здоровые сибиряки, из которых в основном и состояла русская пехота под Артуром, озверевшие от ранения любимого командира, порвали бы втрое превосходящего противника. Если в штыковом бою в окопах мелкие и шустрые японцы могли составить русским достойную конкуренцию, то в открытом поле… Вопрос был только во времени и в потерях.
Таранный штыковой удар русской пехоты был кошмаром всех ее противников со времен Карла и Фридриха и до конца Второй мировой войны включительно. Выживших противников… Русскую пехоту можно было остановить артиллерийским огнем до начала рукопашной, особенно хорошо работала картечь, а с конца XIX века – шрапнель. Ее можно было, уже в XX веке, выкосить пулеметами, опять же – до того, как начнется рукопашная. Но если все же, несмотря на потери, матерящаяся пехотная волна добежит до противника, то она отыграется за каждый метр своего пути под огнем.
