Наиболее характерный случай было во время Крымской войны. Русские полки были вооружены гладкоствольными ружьями, которые били на почти вдвое меньшее расстояние, чем французские и английские нарезные штуцеры. Когда наши солдаты уже падали от пуль союзников, их пули еще не докатывались до противника по земле, под веселый галльский и британский смех. Видя полную несостоятельность своего оружия, деморализованные русские под плотным ружейным огнем неудержимо отходят, уже почти бегут…
На свою беду, французский главнокомандующий решает превратить отход русских в бегство, и, по всем канонам военной науки, посылает в атаку свежие силы. Причем посылает лучшее, что у него есть – зуавов. Увы, за отличие в колониальных войнах в Алжире частью их формы стали не только красные штаны, стандартная униформа французских пехотинцев до конца Первой мировой, но и фески
[20]. К тому же, на свою беду, в их среде было принято носить бороды.
Когда кто-то из русских солдат разглядел, кто их преследует с фланга, над бежавшими с поля боя русскими полками пронесся крик: «Турки!» Действительно, до этого в красных штанах, фесках и с бородами против русских воевали только турки. Огонь зуавов был не менее плотным или точным, чем у других частей французской армии, скорее наоборот. К русским не подошло ни одного человека пополнения, напротив – они продолжали терять солдат с каждой секундой. Но они не могли бежать от турок, это было, как выразился бы Балк, «западло». Они не только прекратили отступление, остановились и развернулись без понукания офицеров. Они пробежали те самые сотни метров, которые только что были для них абсолютно непреодолимы, и штыками обратили зуавов в бегство. После чего отступили в полном порядке.
Сейчас пришел черед японцев убедиться, что обучение штыковому бою в русской армии поставлено гораздо лучше, чем целевой стрельбе, орудийному огню с закрытых позиций или ориентированию по карте. В простой рукопашной схватке на первый план выходят дух, сила и размер бойца. Японцы могли противопоставить русским только силу духа. К тому же физически более мелкие японские солдаты в последнюю неделю действительно элементарно недоедали… После того боя по рядам японцев стала ходить легенда о «черных демонах». Одного из них якобы подстрелили в самом начале боя, из-за чего остальные трое разъярились и стали метать огонь и рвать солдат микадо голыми руками. Потом она «усохла» до байки о чернокожих богатырях, которые стреляют с рук из двух двухсоткилограммовых пулеметов одновременно, но от этого стала еще страшнее…
Балк расстрелял последний магазин второго маузера. Первый заклинил, поперхнувшись очередью еще на прошлом. Со словами «браток, сбереги» он бросил оба бесполезных и тяжелых пистолета сидящему на земле с распоротой японским штыком ногой солдатику в белой гимнастерке и, достав из-за пояса наган, снова кинулся в схватку. Результативно расстреляв 6 (шесть) патронов, он отбросил и наган, подобрал с земли подвернувшуюся арисаку и с криком «Пи…ц всему!» снова ринулся в мясорубку. Дальнейший ход боя для него был сплошной чередой уколов, ударов прикладом и ногами, парирований и уклонений. В себя он пришел, выплыв из состояния «берсеркера» только когда в поле его зрения не осталось вражеских солдат.
Выдвинутый было к месту схватки японский резервный полк при попытке перейти в атаку и перевесить чашу весов в рукопашной был на подходе рассеян сначала огнем гаубиц «Ильи Муромца», а потом окончательно добит шрапнелями подоспевшего на прямую наводку «Добрыни» и полевых трехдюймовок. Правда, «Добрыня» нарвался на замаскированную как раз на случай его появления морскую 75-миллиметровую пушку, и теперь его первый броневагон больше походил на дуршлаг. Потери русских в рукопашной составили 164 человека убитыми и порядка 300 ранеными, включая четверых на бронепоезде. И, несмотря на то что японцы потеряли раз в пять больше, это было слишком много, так как японцам, в отличие от русских, было где взять пополнение.
* * *
Медленно бредущий к своим траншеям Балк только что договорился о перемирии для выноса раненых с японским капитаном, который во время переговоров зажимал рукой простреленное плечо. Теперь он мысленно прокручивал в голове варианты разговора с Михаилом. Пули в спину вроде можно было не опасаться, касательный порез от лезвия отведенного рукой штыка на левом запястье почти не беспокоил, адреналин схлынул, и Балком овладела привычная послебоевая апатия. Можно было, конечно, и не признаваться Михаилу, откуда именно прилетела «его» пуля… Но тогда воспитательный эффект будет смазан, да и грамотный доктор поймет, что пуля вошла в ногу сзади.
«Так, а вот и стервятнички слетелись, – у входа в трехнакатный санитарный блиндаж, где, судя по всему, и находился августейший раненый, столпились все наличные офицеры, во главе, конечно, с ротмистром Водягой. – Хм, что-то не похоже, судя по его чистенькому виду, что этот козел принимал участие в той самой штыковой, которую затеял. Ну, держись, сука». Багровая волна, схлынувшая было с окончанием рукопашной, снова стала медленно, но верно затапливать сознание бывшего спецназовца.
– Ротмистр! Ко мне! Через час потрудитесь объяснить его императорскому высочеству наследнику-цесаревичу Михаилу Александровичу, почему вы, вопреки тактике современного боя, подняли полк в рукопашную не с пятидесяти метров, а с полверсты. Это неграмотность или предательство? Полагаю, великий князь сам решит вопрос о предании вас военно-полевому суду, – недобро прошипел покрытый чужой и своей кровью лейтенант, чем на корню пресек попытки Водяги вспомнить о субординации. – Вон отсюда! Крр-у-гом! Арррш!
Ржевский, Ветлицкий, Бурнос! Встать в двух метрах от двери, с той стороны, ближе пяти метров никого не допускать, при неподчинении – стрелять! Будь хоть генерал Стессель! Где Ветлицкий, я что, ему личное приглашение посылать должен в письменном виде?!
Ржевский вылетел из блиндажа пулей, успев пискнуть, что «Ветлицкому прострелили плечо и полоснули штыком по груди, теперь этот магнит для пуль и осколков опять на перевязке». Бурнос двинулся за ним более медленно, но неотвратимо, как бронепоезд…
Подышав три секунды, Балк заговорил негромко, но так было еще страшнее:
– Слушай ты… Морда царская. Ты меня, конечно, можешь прямо сейчас прикончить за оскорбление величества, я тебе даже наган дам. Тот самый, из которого час назад я тебе ляжку прострелил… Б…дь!!! Когда в ваши тупые бошки, наконец, дойдет, что вы, раз уж вам Господь попустил стать хозяевами России, то вы себе уже не принадлежите ни хрена?
– Продолжайте, капитан… Я вас слушаю. Внимательно, – Михаил говорил столь же тихо, и получалось это у него не менее, а скорее, даже более убедительно, чем у Балка.
Если первый использовал свой более чем полувековой опыт выживания в критических ситуациях, то за Михаила сейчас играли гены нескольких поколений предков, повелевавших самой большой и далеко не самой спокойной страной. Если династия и вырождалась, то, похоже, этого конкретного члена семьи сие пока не сильно коснулось. Или лихие эскапады, под руководством самого же Балка, всего за пару месяцев обратили этот процесс вспять и встряхнули князя.
