– Радиограмма с «Авроры»! – вихрем влетел на мостик посыльный из радиорубки. – «Приказываю „Лене“ идти во Владивосток. Без фокусов. Быть во Владивостоке не позднее 18 сентября».
«Похоже, что Засухин не просчитался с курсом, а сознательно мелькнул на горизонте, демонстративно направляясь в сторону вражеских транспортов», – понял Рейн. Но чего он никак не мог взять в толк, так это зачем командир «Авроры» сознательно пошел на верную гибель своего корабля ради спасения его, гораздо менее ценного, «не настоящего» крейсера?
Он не знал, что в приватной беседе перед выходом в море Руднев строго-настрого наказал Засухину, что оба корабля должны вернуться к 18-му. Причем «Лена», «с ее бездонными угольными ямами и высокой скоростью, единственный наш эскадренный угольщик», должна вернуться в случае чего даже ценой гибели «Авроры». По планам штаба эскадры после возвращения из крейсерства «Рион» (бывший «Смоленск») будет вновь забит снарядами для Артурской эскадры, и бункероваться с него никак не получится. А «без быстрого угольщика может сорваться предстоящая операция, способная изменить весь ход войны, а если что-то пойдет не так, – „Лена“ наш последний шанс на обратный путь».
Хотя Руднев употребил слова о гибели «Авроры» скорее в качестве красивой метафоры, Засухин их принял всерьез. Он, «сложив два и два», понимал, что речь, скорее всего, идет о подготовке прорыва идущей с Балтики эскадры подкреплений. Хотя на первый взгляд, с учетом выхода балтийцев из Либавы, запланированного на вторую половину августа, контрадмирал слишком торопился. В отличие от Руднева Засухин не знал, что на «заднем дворе» Японии уже готов расположиться, как у себя дома, вице-адмирал Безобразов, но в связи с абсолютной секретностью предстоящего ему дела об этом имели информацию лишь два человека во Владивостоке: Руднев и его начальник штаба…
На высоком, по-лайнерски просторном мостике «Лены», как будто в последний час погони за Голубой лентой несущейся на северо-восток с заклепанными клапанами, которые, по уму, еще минут десять назад нужно было бы приказать начать аккуратно разблокировать, стоял абсолютно потерянный человек. Рейн уже приготовился к неминуемой смерти, и теперь, когда в некой вселенской лотерее ему, по его собственному мнению, абсолютно незаслуженно выпал билет «жизнь», он просто не знал, что с ним делать…
Он уже мысленно несколько раз погиб вместе со своим кораблем и командой. Он просчитал вариант уклонения от огня, имитацию потери управления, что давало тень шанса на сближение с противником на милю-полторы. При условии, что японцы увлекутся, конечно. А для этого надо было заставить их погоняться за ним подольше. В голове он уже пошел в последнюю атаку. Он знал, как погиб в попытке достать неуязвимого для его артиллерии японца торпедами его крейсер. Он знал, как умер он сам, прокрутив барабан револьвера на всякий случай… И теперь, тупо глядя в корму исчезающему за горизонтом «Идзумо», просто стоял столбом. На то, чтобы заставить себя снова жить, мысленно уже преступив последнюю черту, требовалось время, неимоверное душевное усилие или внешнее воздействие.
– Ну что, Николай Готлибович, на этот раз нас пронесло? Прикажете рассчитать курс на Владивосток? – вывел своего командира из двадцатиминутного состояния «берсерк молча стравливает пары» осторожный вопрос штурмана, лейтенанта Никольского.
– Владивосток?! И вы правда решили, что, заглянув за край и поставив на последний кон себя, вас всех – мой экипаж и корабль, – я вдруг начну выполнять приказы о выходе из боя? Когда аврорцы пошли умирать за нас… – процедил сквозь зубы оживающий Рейн. – Ну уж нет! Дудки! Менять жизненные привычки это не по мне… Да и Александр Васильевич не одобрит… Лево на борт! Разворот на шестнадцать румбов!
– Есть шестнадцать румбов! Но… простите, а Александр Васильевич – это кто?
– А это, лейтенант, Суворов. Александр Васильевич Суворов, генералиссимус. «Сам погибай, а товарища выручай!» – помните? Или мы из другого теста сделаны, что ли, не из того, что и Засухин с аврорцами?
* * *
Как и предполагал Засухин, «Идзумо», заметив «Аврору», направлявшуюся в сторону транспортников со столь драгоценным для Японии грузом, немедленно лег бортом на воду в крутой циркуляции. А поскольку скорость Идзичи приказал не сбавлять, не предупрежденные о повороте в низах корабля попадали с ног. Спустя пару минут, выпалив на удачу или просто для острастки в сторону «Лены» пару фугасов из кормовой башни, японец понесся на спасение конвоя в обратном направлении. Радист «Идзумо» истошно пытался что-то передать на оставшийся при транспортах авизо «Чихайя». Тот был в охранении транспортов и теперь должен был приказать им рассыпаться по морю в ожидании подхода русского крейсера.
Но на «Авроре» телеграфист Брылькин имел на этот счет особое мнение. Не успел еще молодой японский кондуктор отстучать позывные своего крейсера и имя адресата, как его многоопытный русский визави определил, что передача ведется чужим шифром и со станции Телефункен, используемой на японском флоте. Он не стал заморачиваться такими мелочами, как доклад командиру с просьбой разрешить ему помешать передаче вражеского сообщения, а просто намертво забил эфир мешаниной точек и тире, содержание которой потом стеснялись привести и в мемуарах, и в официальных документах, скромно ссылаясь на «бессмысленный набор знаков». Правда, посыльный матрос на мостик все же был им отправлен, но только для того, чтобы «проинформировать командира о том, что японцы что-то хотели передавать, но телеграмма наверняка не дошла».
В результате, когда «Чихайя» с «Авророй» сблизились и опознали друг друга, это стало сюрпризом для обоих. На «Авроре» ждали встретить миноносец, за который сигнальщик на «Лене» принял низкобортное авизо. На «Чихайе» ожидали в худшем случае встретить «Лену», непонятно как обманувшую «Идзумо» и решившую перед смертью дотянуться до купцов.
Когда стало ясно, что облако дыма на горизонте быстро материализуется в русский бронепалубный крейсер типа «Диана», командир авизо кавторанг Фукуи Саеки машинально почесал свежий осколочный шрам на левом предплечье. Этот сувенир остался у него вечным напоминанием о первой встрече с русским крейсером. Девять месяцев назад он попытался встать поперек пути «Варяга», когда после прорыва из Чемульпо он шел топить транспорты. Неприятное ощущение дежавю приподняло волоски на спине капитана. Ну неужели каждый раз, когда он сопровождает транспорты, ему суждено сталкиваться с русскими крейсерами? Такую карму врагу не пожелаешь. Если бы Саеки знал, что на мостике «Авроры» сейчас стоит человек, тоже бывший в том же бою, он бы окончательно уверился, что это судьба…
На мостике «Идзумо» Идзичи был вне себя от ярости. Он был искренне уверен, что вся комбинация с отвлечением его крейсера от транспортов «Леной» и их последующей атакой «Авророй» была задумана врагом заранее. Теперь ему оставалось только наблюдать, как на горизонте недосягаемая пока для его орудий «Аврора» будет топить охраняемые им суда.
– Симаймасита!
[23] Нет, ну как я мог купиться на столь примитивную уловку? – жаловался он на жизнь и собственную тупость штурману крейсера, лейтенанту Хаконо. Он настолько вышел из себя, что с его губ потоком лились грязные ругательства, которые он не использовал со школьных времен, проведенных в довольно плохом районе, на окраине Йокогамы, – просто этот тикукосема Рейн, со своей яриман – «Леной», настолько уже всех достал, что за ним рванулся бы любой из командиров Императорского флота!
