«Что, если он меня убьет?» – возразил Келли, но эта перспектива, по-видимому, ни у кого не вызывала возражений.
Хань приближался, глаза его горели. Келли отступил на шаг и сделал пробный выпад кулаком левой руки. Хань бросился вперед. Келли яростно отбивался, ударил надвигавшееся тело коленом – Хань крякнул и упал, но тут же вскочил. По позвоночнику Келли пробежала радостная электрическая искра – теперь он с большей уверенностью напал на противника, нанося удары справа и слева. Хань подскочил поближе и обхватил руками торс Келли. Его хватка начинала сжиматься, и Келли почувствовал в светящихся зеленых руках силу, недоступную человеку.
«Самоцвет!» – послышалась тайная мысль. У Келли в глазах сыпались искры, его ребра трещали. Он лихорадочно протянул руку к затылку Ханя, почувствовал твердый выступ, запустил под него ногти и вырвал самоцвет.
Раздался оглушительный вопль невыносимой боли и ужаса – богочеловек превратился в облако черного дыма, вихрем метавшееся взад и вперед в неожиданно потемневшем пространстве. Черный вихрь окружил Келли, вытягивая небольшие струйки, пытавшиеся вырвать самоцвет из сжатого кулака Келли. Но в щупальцах дыма не было никакой силы – Келли мог оттолкнуть их одним усилием мысли.
Он внезапно понял, в чем заключалась функция самоцвета. Он служил средоточением, фокусировавшим бесчисленные побуждения, составлявшие существо бога. Без самоцвета бог превращался в смятение противоречивых стремлений, в блуждающие, несущественные импульсы.
Келли ощущал торжество противника Ханя. И сам он чувствовал восторженную радость – такую, какой никогда раньше не знал. Бесстрастное замечание лидера богов заставило его снова сосредоточиться.
«Судя по всему, ты победил». Лидер богов помолчал, после чего прибавил: «В отсутствие сопротивления мы удовлетворим любые твои требования». В мыслях верховного божества не было даже намека на сожаление по поводу судьбы Ханя. Облако черного дыма уже рассеивалось, Хань становился не более чем воспоминанием. «Ты надолго задержал нас, – продолжал лидер богов. – Нам предстоит решить вопрос о…» – снова в мозгу Келли возникла сумятица идей, но на этот раз он смутно различил их смысл. Возникало впечатление, что существовал некий вихрь вселенных, обладавших сознанием – таких же могущественных или даже более могущественных, чем сами боги, и что это обстоятельство никак не устраивало богов. Вопрос сопровождался множеством оговорок, ограничений и обусловливающих факторов.
«Что ж, – сказал Келли. – Я хотел бы, чтобы вы переместили планету, с которой я прибыл, обратно на прежнюю орбиту вокруг звезды Магра-Таратемпос. Если вы знаете, о какой планете и о какой звезде идет речь».
«Сделано, – с некоторым усилием ответил лидер богов. – Упомянутый тобой мир находится на прежней орбите».
«Что, если жрецы Ханя пройдут сюда через храмовый портал и потребуют, чтобы планету снова удалили на край Галактики?»
«Их портал больше не существует. Он был открыт Ханем – как только Хань рассеялся, портал закрылся… Это все, чего ты хочешь?»
Келли лихорадочно думал, его мысли смешались. Неповторимый шанс! Он мог получить богатство, бессмертие, власть, знания… Но почему-то мысли отказывались формироваться – как если бы доступ к таким неестественным наградам был прегражден непреодолимым проклятием…
«Я хотел бы вернуться в Сорвиголовку целым и невредимым…»
Келли очутился в своей Вселенной. Он стоял на холме над Сорвиголовкой, он дышал соленым воздухом прибрежных отмелей. У него над головой сияло жаркое белое солнце – Магра-Таратемпос.
Келли осознал, что держит в руке твердый предмет. Это был самоцвет, вырванный им из-под затылка Ханя. Еще два самоцвета лежали у него в кармане.
На окраине городка он видел сооружение из нержавеющей стали с голубыми оконными стеклами – астронавигационную станцию. Что он скажет Эрли и Мэйпсу? Поверят ли они ему? Келли взглянул на три драгоценных камня. Два он мог бы продать на Земле за бешеные деньги. Но один так чудесно сверкал под лучами яркого солнца, что он мог найти себе место только в ожерелье на изящной смуглой шее Линетт Мэйсон.
ТЕЛЕК
I
Гескамп и Шорн стояли в печальном зареве заката высоко на краю новой арены, заказанной телеками и казавшейся обоим архитекторам эксцентричной и капризной. Они были одни; помимо бормотания их собственных голосов, не было слышно ни звука. С обеих сторон до горизонта простирались лесистые холмы; за ними, далеко на западе, башни Трана торчали на фоне пламенеющего неба, как черные лезвия мечей.
Гескамп указал на восток, на верховья Лебяжьей Лощины, отливавшие тысячами золотистых и зеленых оттенков под косыми лучами заходящего Солнца: «Я там родился, в доме за вереницей тополей. Когда-то я знал эту долину, как свои пять пальцев». Он поразмышлял немного: «Ненавижу, когда все меняется, когда все былое стирается с лица Земли. Там, – он показал пальцем, – у ручья, была делянка Пимси с каменным амбаром. Там, где теперь дубовая роща, была целая деревня, Кобент. Представляешь? А там, около избирательного пункта, был энергетический резервуар, им пользовалась вся долина. А здесь аквапорт Трана пересекал реку и углублялся в туннель. Им все любовались, этим аквапортом – древним, заросшим плющом, покрытым пятнами лишайника. Все это было всего лишь полгода тому назад, а кажется, что прошло сто лет».
Шорн, намеревавшийся затронуть деликатную тему, размышлял о том, как было бы лучше всего воспользоваться тоской Гескампа по безвозвратному прошлому – его слегка удивлял тот факт, что Гескамп, крупный человек с грубоватым решительным лицом и светло-серыми волосами, вообще позволял себе какую-либо сентиментальность: «Действительно, теперь долину не узнать».
«Нет. Теперь все такое чистое и аккуратное. Как в парке. Взгляни только на этот пустой газон – он шириной в полтора километра! Раньше мне здесь больше нравилось. А нынче – что тут скажешь… ресурсы, выброшенные на ветер». Повернувшись к Шорну, Гескамп поднял мохнатые брови: «Знаешь ли, фермеры и деревенские жители считают, что я во всем виноват! Потому что я руковожу проектом, отдаю распоряжения».
«Они обвиняют всякого, кто первый попадется под руку».
«А я просто-напросто зарабатываю на жизнь. И сделал для них все, что мог. Напрасные усилия, конечно – на свете никогда не было народа упрямее телеков. Разровняй, дескать, долину, и построй нам стадион! И поспеши, чтобы все было готово к слету в середине лета. Я им говорю: почему бы не построить арену в Разнобойной долине, под горой, где проект никого не потревожит, кроме пастухов. Не пришлось бы сносить амбары и фермы, не пришлось бы переселять всю деревню».
«И что они на это сказали?»
«Я говорил с Форенсом Ноллинрудом – ты его знаешь?»
«Мы встречались – он в составе их посреднической комиссии. Молодой человек, но уже высокомернее прочих».
Гескамп сплюнул на бетон под ногами: «Молодые – хуже всех. Он спросил: „Разве наших денег не достаточно? Заплатите им всем, пусть уезжают. Мы хотим, чтобы у нас была арена в Лебяжьей Лощине“. Так что… – Гескамп слегка развел руками. – Я привез оборудование и персонал. Материалы доставили по воздуху. У всех, кто жил в долине с незапамятных времен, не осталось выбора – берите деньги и убирайтесь! А будешь упираться – в один прекрасный день откроешь дверь, а за ней будут полярные льды или лунные горы. С телеков станется, они любят пошутить».
