Гескамп кивнул: «По меньшей мере, такова распространенная точка зрения».
«Металл символизирует сдержанность. Телеки предоставляют нечто ценное в обмен на то, что они могли бы просто взять».
«Конечно. Почему бы они не платили за то, что берут?»
«Почему бы, действительно? Они обязаны это делать. Но теперь подумай о закономерностях. Сначала они были обычными гражданами. Жили в соответствии с общепринятыми условностями – приличные, порядочные люди. После первого Конгресса они сделали огромные деньги, выполняя опасную и неприятную работу. Все говорили об их идеализме, об их служении обществу. Они отождествляли себя с человечеством в целом – и заслуживали всевозможных похвал. А что происходит теперь, через шестьдесят лет? Подумай о том, во что превратились телеки. Они даже не притворяются, что служат обществу. Они служат только себе. Одеваются по-другому, говорят по-другому, живут по-другому. Они больше не загружают судовые трюмы, не расчищают джунгли, не строят дороги. Телеки выбрали легкую жизнь, не требующую существенных затрат времени. Человечество выигрывает от их существования – они поставляют платину, палладий, уран, родий и прочие драгоценные металлы, причем продают их за полцены. И вкладывают доходы обратно в рыночное обращение, – Шорн указал широким жестом на стадион. – Тем временем, стареющие телеки умирают, а у молодых нет никаких культурных корней, нет ничего общего с обычными людьми. Они все больше отчуждаются, их образ жизни все больше отличается от нашего».
«А чего ты ожидал? – с некоторым вызовом спросил Гескамп. – Это естественно, не так ли?»
Шорн заставлял себя сохранять терпение: «Именно об этом я и говорю. Наблюдается закономерность, направление развития. Куда ведет их „естественное“ отчуждение? Все дальше от человечества в целом, от старых традиций – неизбежно намечается образование новой сплоченной элиты».
Гескамп погладил массивный подбородок: «Думаю, что ты… как бы это выразиться… делаешь из мухи слона».
«Неужели? Они захотели – и мы построили стадион. Они захотели – и всех прежних землевладельцев выселили. И не забывай о том, как они отомстили за смерть Кнервига».
«Ничего не удалось доказать», – Гескамп чувствовал себя неудобно. Чего добивался Шорн?
Теперь Шорн ухмылялся – так, словно приобрел превосходство: «В глубине души ты знаешь, что я прав. Но ты не желаешь смотреть в лицо действительности – потому что в таком случае тебе пришлось бы выбирать, на чьей ты стороне – телеков или людей».
Гескамп разгневанно смотрел на родную долину – он не мог никак возразить на диагноз Шорна: «Для меня еще не ясно, в чем фактически заключается ситуация».
«Мы можем действовать в двух направлениях. Либо мы будем контролировать телеков, обеспечивая соблюдение ими человеческих законов – либо полностью ликвидируем их. Грубо говоря – перестреляем. Если мы этого не сделаем, они станут нашими хозяевами, а мы – их рабами. Другого не дано».
Гескамп наконец взорвался: «Зачем ты мне все это говоришь? К чему ты клонишь? Странно слышать такие вещи от архитектора – ты больше похож на одного из пресловутых заговорщиков».
«Я говорю с определенной целью – так же, как работал над этим проектом с определенной целью. Я хотел бы, чтобы ты взглянул на вещи с нашей точки зрения».
«Ого! Вот, значит, как обстоит дело!»
«И, если мне удастся тебя убедить, я хотел бы, чтобы ты использовал свои полномочия и приложил свои способности с целью достижения определенного результата».
«О ком ты говоришь? Чем занимается ваша группировка? Кто вы?»
«Всего лишь люди, встревоженные упомянутыми закономерностями».
«Тайное общество? Конспираторы-подрывники?» – в голосе Гескампа звучала презрительная нотка.
Шорн рассмеялся: «Пусть тебя не волнуют формулировки. Называй нас „комитетом обеспокоенных граждан“».
«Если телеки пронюхают, чем вы занимаетесь, у вас будут большие неприятности», – деревянным тоном отозвался Гескамп.
«Они знают о нашем существовании. Но они не всеведущи. Личность каждого из нас они установить не могут».
«Я тебя знаю, – сказал Гескамп. – Что мне мешает сообщить о нашем разговоре Ноллинруду?»
Шорн снова ухмыльнулся: «И что это тебе даст?»
«Кучу денег».
«А остаток жизни ты проведешь, опасаясь мести?»
«Мне все это не нравится! – грубо выпалил Гескамп. – Я не хочу, чтобы меня вовлекали в какие-то подпольные заговоры».
«А что говорит твоя совесть? Подумай об этом».
II
Через два дня было совершено нападение на Форенса Ноллинруда.
Строительное управление размещалось к западу от стадиона, в здании, спланированном в форме буквы «Г». Гескамп стоял во дворе, возмущенно отказываясь платить перевозчику за доставку заполнителя для бетона больше, чем было предусмотрено согласованным тарифом.
«Я мог бы закупать щебень в шести других местах! – ревел Гескамп. – С тобой я заключил контракт только потому, что хотел поддержать бывших соседей».
Перевозчик был одним из фермеров, лишившихся земли. Он упрямо мотал головой: «Никаких поблажек я от тебя не видел. Я теряю деньги. Щебень обходится мне в три кроны за кубометр».
Гескамп гневно махнул рукой, указывая на оборудование поставщика – ковш, подвешенный между двумя реактивными подъемниками: «Как ты надеешься извлекать прибыль, пользуясь такой рухлядью? Все, что ты зарабатываешь, ты тратишь на топливо, летая в карьер и обратно. Заведи себе пару подъемников типа „Самсон“ – и твои затраты уменьшатся, каждый рейс будет приносить несколько крон».
«Я – фермер, а не пилот. Я подписал договор потому, что у меня не было выбора. Если я залезу в долги, чтобы купить тяжелое оборудование, я никогда их не выплачу. И какая мне разница, в конце концов? Работы на три четверти закончены. Мне нужны деньги, Гескамп, а не советы».
«Что ж, от меня ты не получишь больше денег, чем заработал. Поговори с агентом в отделе закупок, может быть, он уступит. Я обязан соблюдать условия контракта – больше ничего не могу сделать».
«Говорил я уже с этим агентом, от него никакой пользы».
«Тогда обращайся к телекам – это их деньги. Я не могу платить тебе из своего кармана».
Перевозчик сплюнул на землю: «Телеки! Из-за них, сволочей, все это началось! Год тому назад у меня была молочная ферма – вон там, где теперь у них красивая лужа. Дела шли неплохо. А теперь у меня ничего нет – почти все деньги, какие мне дали за переезд, я угробил на этот проклятый щебень. Куда я теперь пойду? А у меня семья!»
Мохнатые светло-серые брови Гескампа сдвинулись: «Очень сожалею, Хопсон. Но я ничего не могу поделать. Вот телек – расскажи ему о своих проблемах».
Телек – Форенс Ноллинруд, высокий молодой человек с волосами соломенного оттенка, в великолепном рыжем плаще, темно-оранжевых панталонах и черных бархатных туфлях – брезгливо висел в воздухе, не приближаясь к поверхности двора строительного управления меньше, чем на метр. Перевозчик взглянул на телека, пожал плечами и угрюмо, решительно направился к нему.
