И со всех сторон вокруг пролетают, проскальзывают, мелькают люди-призраки. Очертания мужчин неопределенны, но знакомы; женщины оглядываются и улыбаются мне – таинственно, провокационно. Искушения сведут меня с ума. То, что я вижу – не более чем формулировки моего собственного мозга, истолкования… В этом и заключается трагедия, ибо одна из женщин-призраков настолько привлекательна, безудержно, неотразимо привлекательна, что каждый раз, когда я вижу ее силуэт, у меня перехватывает дыхание, я бегу к ней, чтобы заглянуть ей в глаза – в глаза, которых нет…
Сегодня я обнял ее, ожидая, что в моих руках рассеется туман. Поразительным образом, я ощутил упругую плоть. Я поцеловал ее в щеку, в подбородок, в губы. Никогда еще не видел выражения такого замешательства на таком милом лице. Кто знает, что подумало это существо о моем странном поступке!
Она ушла, но музыка звучит громко и торжествующе: звонкие трубы на фоне гулких басов.
Мимо проходит мужчина – что-то в его походке, в его позе затрагивает струны памяти. Я шагнул вперед, чтобы заглянуть ему в лицо – я преодолею расплывчатость!
Он проносится мимо меня, как если бы кружился на карусели. Он одет в плещущие на ветру шелковые ленты с помпонами из звездчатого блестящего атласа. Я бегу вдогонку, преграждаю ему путь. Он обходит препятствие, искоса взглянув на меня, и я успеваю увидеть его неподвижное, как маска, лицо.
Это мое лицо.
У него мое лицо, у него моя походка. Он – я.
Неужели зеленый день уже кончается?
Зеленое солнце опускается, музыка становится более глубокой. Теперь, однако, она не смолкает – что-то готовится, наступает нечто неизбежное… Какой-то новый звук – что это? Далекий судорожный рык и дребезжание, как в сломанной коробке передач.
Звук удаляется, стихает.
Зеленое солнце спускается по небосклону, как павлиний хвост. Музыка становится медленной, возвышенной.
Запад тускнеет, восток разгорается. Источник музыки перемещается к востоку, к сияющим полосам розовых, желтых, оранжевых, сиреневых тонов. Разрозненные облачка вспыхивают ярким пламенем. Золотистое зарево охватывает небо, распространяясь на север и на юг.
Музыка – литургическое песнопение – звучит все громче.
Восходит новое солнце – великолепный золотой шар. Музыка превращается в гимн, в оду всепроникающему свету, осуществлению надежд, возрождению… Но что это? Снова воздух сотрясают рев и лязг – чужеродные, неприятно прерывающие хор стройных созвучий.
В небе, на фоне солнца, проплывает силуэт космического корабля. Он зависает над моим лугом, его посадочные дюзы обращены вниз, испуская огненные факелы.
Корабль приземляется.
Я слышу бормотание голосов – человеческих голосов.
Музыка исчезла; мраморная резьба, лавки с блестящими безделушками, чудесные шелковые города – всё исчезло.
III
Галиспелл поднял глаза, погладил подбородок.
Капитан Хесс нетерпеливо спросил: «Так что же вы об этом думаете?»
Галиспелл ответил не сразу. Наконец он сказал: «Странный документ…» Взглянув в окно, он довольно долго молчал: «Что случилось после того, как вы его подобрали? Вы замечали какие-нибудь явления, подобные упомянутым в дневнике?»
«Мы не видели ничего подобного, – капитан Хесс торжественно покачал большой круглой головой. – Конечно же, эта система, в которой оказался Эванс, представляет собой фантастическую мешанину из черных дыр, флюоресцирующих планет и погасших древних звезд – может быть, все эти космические фокусы сыграли злую шутку с его сознанием. Судя по всему, он не был очень рад нас видеть. По сути дела, Эванс стоял и осуждающе смотрел на нас так, будто мы вторглись не в свои владения. «Мы приняли ваш сигнал SOS, – сказал я ему. – Добро пожаловать на борт! Теперь вы сможете, наконец, закусить по-человечески!» Эванс направился к звездолету так, словно едва волочил ноги.
Короче говоря, в конце концов он поднялся по трапу. Мы погрузили его спасательную шлюпку и улетели. На протяжении всего полета Эванс не хотел ни с кем общаться – прохаживался один по прогулочной палубе.
Он завел привычку закладывать руки за голову. Я спросил его как-то, не болен ли он, и намекнул, что мог бы попросить корабельного врача провести обследование. Нет, сказал он, с ним все в порядке.
И это все, что я знаю об этом человеке.
Мы вернулись в Солнечную систему и направились к Земле. Лично я не видел, чтó произошло, потому что находился в рубке управления, но свидетели говорят следующее.
По мере того, как Земля приближалась и увеличивалась, Эванс все больше беспокоился, морщился, вертел головой. Когда до Земли оставалось примерно полторы тысячи километров, он яростно вскочил на ноги.
«Шум! – кричал он. – Ужасный шум!» С этими криками он побежал на корму, забрался в свою спасательную шлюпку и отчалил. Команда считает, что он улетел обратно туда, где мы его нашли.
Больше ничего не могу вам рассказать, господин Галиспелл. Очень сожалею. После всех усилий, которые мы приложили для того, чтобы подобрать его, Эванс решил удрать. Вот таким образом».
«Он направился обратно по тому же курсу?»
«Совершенно верно. Если вы хотите спросить, мог бы он добраться до той планеты, где мы его нашли, сразу скажу – вряд ли».
«Но такая возможность существует?» – настаивал Галиспелл.
«Конечно, – сказал капитан Хесс. – Такая возможность существует».
СЕМЬ ВЫХОДОВ ИЗ БОЧА
Обращаясь к закутанной фигуре на заднем сиденье, Николас Трасек сказал: «Ты понял? Три сигнала означают „Заходи“».
Фигура пошевелилась.
Трасек медленно отвернулся, поколебался, снова посмотрел назад: «Ты уверен, что успеешь? До входа двадцать метров по гравийной дорожке».
Закутанная фигура отозвалась приглушенным сипением.
«Ладно! – сказал Трасек. – Я пошел».
Он задержался еще на несколько секунд, прислушался.
Кругом ничто не шелохнулось. Трехэтажный дом – элегантное старинное сооружение – маячил в лунном свете белесым призрачным силуэтом среди старых деревьев; в окнах нижнего этажа мерцали тусклые желтые огни.
Трасек прошел по дорожке; гравий хрустел у него под ногами. Он остановился под мраморным портиком; фонарь над входом осветил его лицо – жесткое, напряженное, с необычным свинцовым оттенком кожи и задумчивыми черными глазами. Трасек осторожно поднялся по ступеням, как кошка по незнакомой крыше, и нажал кнопку.
Через некоторое время дверь открыла толстая женщина средних лет в розовом халате.
«Я хотел бы видеть доктора Хорзабки», – сказал Трасек.
Женщина неуверенно разглядывала его бледное лицо: «Вы не могли бы зайти в другое время? Доктору не понравится, что его беспокоят так поздно».
