Сестра Мэри тихо произнесла: «Иногда я ненавижу флитов… Иногда я ненавижу Ореол. Иногда я ненавижу всю Колонию».
Брат Раймонд прижал ее к себе и погладил ее аккуратно перевязанные пучком светлые волосы: «Как только одно из солнц взойдет, ты сразу почувствуешь себя лучше. Пойдем?»
«Еще темно, – с сомнением отозвалась Мэри. – На Ореоле и днем-то лучше не ходить далеко».
Раймонд выпятил подбородок и взглянул наверх, в сторону Часов: «День наступил. Так показывают Часы. Такова действительность! Мы обязаны не забывать о действительности! Это наша единственная связь с Истиной и здравомыслием!»
«Ладно, – сказала Мэри, – пойдем».
Раймонд поцеловал ее в щеку: «Ты у меня храбрая. Ты делаешь честь всей Колонии».
Мэри покачала головой: «Нет, дорогой. Я не лучше и не храбрее других. Мы прилетели сюда, чтобы поселиться и жить не по лжи. Мы знали, что нам придется тяжело работать. Слишком многое зависит от каждого, слабости здесь нет места».
Раймонд снова поцеловал ее, хотя она со смехом протестовала и отворачивалась: «И все равно я думаю, что ты храбрая – и самая лучшая».
«Возьми фонарь! – напомнила Мэри. – Несколько фонарей. Никогда не знаешь, сколько будет продолжаться эта… эта несносная тьма!»
Они направились вверх по дороге – пешком, потому что в Колонии частные экипажи с силовыми приводами считались общественным злом. Впереди, невидимая в темноте, высилась Гран-Монтань – резервация флитов. Но даже в темноте они ощущали грубую силу утесов – так же, как за спиной они чувствовали умиротворение аккуратных полей, оград и дорог Колонии. Супруги пересекли канал, отводивший извилистую реку в сеть ирригационных арыков. Раймонд посветил фонарем в бетонное русло. И они застыли в молчании, более красноречивом, чем проклятия.
«Канал пересох! Флиты опять проломили береговую насыпь».
«Но зачем? – спрашивала Мэри. – Зачем? Они же не пользуются речной водой!»
Раймонд пожал плечами: «Надо полагать, им не нравятся каналы. Что ж! – он вздохнул. – Все, что мы можем – это делать вещи по своему разумению».
Дорога петляла вверх по склону. Они миновали покрытый пятнами лишайника корпус звездолета, потерпевшего крушение на Ореоле пятьсот лет тому назад.
«Невероятно! – сказала Мэри. – Когда-то флиты были мужчинами и женщинами, такими, как мы».
«Не такими, как мы, дорогая», – ласково поправил ее Раймонд.
Сестра Мэри содрогнулась: «Флиты с их козами! Иногда флита трудно отличить от козла».
Через несколько минут Раймонд свалился в яму, полную грязи – в ней уже накопилась вода, грязь засасывала и не желала отпускать упавшего. Барахтаясь, отдуваясь, с отчаянной помощью Мэри брат Раймонд выбрался на твердую поверхность и стоял, промокший, дрожа от гнева и холода.
«Этой чертовой дыры вчера здесь не было! – Раймонд отряхивал грязь с лица и с одежды. – Как затрудняют жизнь эти ничтожества!»
«Победа будет за нами, дорогой», – пообещала Мэри. И яростно прибавила: «Мы будем бороться, мы все преодолеем! Как-нибудь мы наведем порядок на Ореоле!»
Пока они обсуждали вопрос о том, следует ли продолжать путь, Красный Робундус всплыл над северо-западным горизонтом, и они смогли лучше оценить положение вещей. Белая рубаха брата Раймонда и его гетры цвета хаки, разумеется, были заляпаны грязью. Платье сестры Мэри было немногим чище.
«Мне следовало бы вернуться в бунгало и переодеться», – удрученно заметил Раймонд.
«Разве мы успеем?»
«Я сваляю дурака, если явлюсь к флитам в таком виде».
«Они ничего даже не заметят».
«На что они вообще годятся?» – резко спросил Раймонд.
«Времени нет, – решительно заявила Мэри. – Инспектор прибудет со дня на день, а флиты мрут, как мухи. Нас во всем обвинят – и положат конец Евангелической Колонии». Помолчав, она осторожно прибавила: «Не то, чтобы это чем-то помогло флитам, в любом случае».
«Все равно я думаю, что произведу лучшее впечатление в чистой одежде», – с сомнением заметил Раймонд.
«Пфа! Плевать они хотели на чистую одежду – флиты только и делают, что возятся в грязи».
«Надо полагать, ты права».
Небольшое желто-зеленое солнце появилось над юго-западным горизонтом: «А вот и Урбан… Если не темно, как в подвале, так на небе сразу три или четыре солнца!»
«Без солнечного света на полях ничего не зреет», – ласково упрекнула его Мэри.
Они поднимались в гору полчаса, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух, глядя на дорогую сердцу колонистов долину. Семьдесят две тысячи душ жили на равнине, расчерченной прямоугольниками возделанной земли и рядами аккуратных, свежевыкрашенных и помытых беленых домиков с белоснежными занавесками за блестящими стеклами, окруженных газонами и разноцветными клумбами тюльпанов, огородами, где поспевали кабачки и капуста.
Раймонд взглянул на небо: «Пойдет дождь».
«Откуда ты знаешь?»
«Помнишь, под какой ливень мы попали в последний раз, когда Урбан и Робундус вместе взошли на западе?»
Мэри покачала головой: «Это еще ничего не значит».
«Но что-то должно что-то значить! Таков закон Вселенной – основа любого мышления!»
С хребтов подул сильный воющий ветер, несущий крутящуюся и стелющуюся по земле пыль. На фоне лучей желто-зеленого Урбана и Красного Робундуса пыльные вихри окрашивались в разные оттенки, переливались, отбрасывали сложные тени.
«Вот тебе дождь!» – перекрикивая рев ветра, усмехнулась Мэри. Раймонд упорно поднимался по дороге. Вскоре ветер затих.
Мэри сказала: «Я поверю, что пойдет дождь, когда увижу его своими глазами – на Ореоле по-другому жить невозможно».
«У нас просто недостаточно фактической информации, – настаивал Раймонд. – В непредсказуемости нет ничего магического».
«Магия тут ни при чем, конечно – но на Ореоле все непредсказуемо, – Мэри обернулась, взглянув на крутые склоны Гран-Монтани. – Слава Богу, у нас есть Часы – хоть на что-то можно положиться».
Дорога поднималась в гору между ороговевшими древостоями, зарослями серого кустарника и красновато-лилового терновника. Порой дорога исчезала, и ее продолжение приходилось искать, делая вылазки в разные стороны; иногда она обрывалась над крутым обрывом или перед отвесной стеной, продолжаясь в трех метрах ниже или выше. Супруги привычно преодолевали эти незначительные препятствия. Только после того, как Робундус переместился по небу на юг, а Урбан быстро нырнул на север, они снова встревожились.
«Не могу себе представить, чтобы солнца собрались заходить в семь часов вечера, – заметила Мэри. – Это было бы слишком нормально, слишком в порядке вещей».
В семь часов пятнадцать минут оба солнца скрылись за горизонтом. Величественные закаты продолжались минут десять, после чего пятнадцать минут сгущались сумерки. Наступила ночь – никто не мог сказать, надолго ли.
