Директора Астрографического общества замерли от неожиданности – их одновременно поразила шокирующая мысль.
Кто-то кашлянул наконец; кто-то с шипением втянул в себя воздух, послышался нервный смешок – присутствующие стали тревожно шевелиться и переглядываться.
«Теодор, что вы имеете в виду?» – хрипло спросил Бен Эйно.
«Я изложил фактические обстоятельства. Делайте свои собственные выводы».
«Надо полагать, это какая-то мистификация, – пробормотал Пол Притчард. – Другого объяснения не может быть. Общество умалишенных… издевательские развлечения отщепенцев…»
Каффридж улыбнулся: «Вы могли бы обсудить эту теорию с Эмерсоном».
Притчард замолчал.
«Эмерсон считает, что он и его команда легко отделались, – задумчиво сказал Каффридж. – И я готов с ним согласиться. Если бы какие-то дикие животные проникли ко мне в дом, и если бы в результате погиб мой кот Сарвис, мне бы это очень не понравилось – скорее всего, меня это привело бы в бешенство. Не думаю, что я смог бы проявить сдержанность так, как это сделали „служители“».
«И чтó нам теперь делать?» – тихо спросил Эйно.
Каффридж подошел к окну, взглянул на южный небосклон: «Можно надеяться, что у них достаточно „домашних господ“, и новые не потребуются. В противном случае ни о какой безопасности больше не может быть речи».
ТАЙНА
Косые солнечные лучи пробивались сквозь щели в стене хижины; со стороны лагуны доносились веселые голоса резвящихся в воде деревенских детей. Рона-та-Инга наконец открыл глаза. Он проспал гораздо дольше, чем обычно, до позднего утра. Вытянув ноги, он подложил ладони под голову и стал рассеянно смотреть в потолок из сухих пальмовых листьев. На самом деле проснулся-то он в обычное время, но снова задремал – в последнее время у него выработалась такая привычка. Только в последнее время. Инга нахмурился и резко приподнялся на циновке. Что это значило? Какое-то знамение? Пожалуй, нужно спросить у Такти-Таи… Но все это смехотворно! Он спал дольше обычного по самой простой причине: потому что ему нравилось лениво дремать и видеть сны.
Рядом, на циновке – там, где лежала Маи-Мио – остались мятые цветы. Инга собрал лепестки и положил их на полку, рядом со своим немногочисленным имуществом. Очаровательное существо, эта Маи-Мио! Она смеялась не больше и не меньше других девушек, ее глаза походили на другие глаза, ее губы почти не отличались от других губ, но ее причудливые привлекательные повадки делали ее неповторимой, единственной Маи-Мио во всей Вселенной! Инге привелось любить многих девушек. Все они были единственными в своем роде – но Маи-Мио восхитительно, прелестно отличалась от других. Маи-Мио лишь недавно стала женщиной – с большого расстояния ее все еще можно было принять за мальчика. Инга был гораздо старше нынешней подруги – на пять или шесть сезонов. Точно определить разницу в возрасте было бы трудно, да это и не имело практически никакого значения – в чем Инга убеждал себя уже неоднократно. Это его деревня, его остров, и у него не было ни малейшего желания их покидать. Нет, никогда!
Дети выбрались из лагуны на пляж. Двое или трое бросились к его хижине и принялись раскачиваться на шестах, распевая какую-то бессмыслицу. Хижина затряслась; пронзительные крики детей действовали Инге на нервы. Он раздраженно прикрикнул на них. Дети сразу замолчали – изумленно и почтительно – и припустили прочь, оглядываясь через плечо.
Инга нахмурился. Сегодня он уже второй раз чувствовал недовольство собой. Продолжая вести себя таким образом, он приобрел бы незавидную репутацию. Что на него нашло? Ведь он был тот же Инга, что и вчера… Не считая того обстоятельства, что с тех пор прошли сутки, и он стал на сутки старше.
Он вышел на крыльцо хижины и потянулся в солнечных лучах. Справа и слева среди деревьев можно было видеть сорок или пятьдесят таких же хижин, как у него. Впереди простиралась сверкающая под солнцем голубая лагуна. Инга спрыгнул на землю, прошелся к лагуне, поплавал и нырнул как можно глубже – к мерцающим камешкам, кораллам и водорослям, покрывающим дно. Вынырнув, он почувствовал себя довольным и безмятежным – снова самим собой, Рона-та-Ингой, таким, каким он был всегда, таким, каким он останется навсегда!
Сидя на корточках у крыльца, он позавтракал фруктами и холодной печеной рыбой, оставшейся после вчерашнего пиршества, размышляя о предстоящем дне. У него не было никаких неотложных дел, никаких обязанностей, никаких неудовлетворенных потребностей. Он мог присоединиться к шайке молодых людей, направлявшихся в лес, чтобы поймать в силки – если повезет – нескольких куропаток. Он мог сделать красивую брошь для Маи-Мио из резной раковины и ореха гоаны. Он мог просто развлекаться и сплетничать; он мог рыбачить. Инга поднялся на ноги. Он решил рыбачить. Прогулявшись по берегу к своему каноэ, он проверил рыбацкие снасти, столкнул каноэ в воду и проплыл по лагуне, работая веслом, к пролому в рифе. Как всегда, ветер дул с востока. Покинув лагуну, Инга бросил быстрый взгляд – почти что украдкой – в западном направлении, после чего пригнулся против ветра и стал грести на восток.
Уже через час он поймал шесть крупных рыб и позволил ветру отнести каноэ обратно к пролому в рифе, служившему входом в лагуну. Когда он вернулся, все плескались в лагуне: девушки, юноши, дети. Маи-Мио подплыла к каноэ и широко улыбнулась ему, положив локти на борт – капли воды блестели у нее на щеках: «Рона-та-Инга! Ты поймал рыбу? Или я принесла тебе неудачу?»
«Смотри сама».
Она заглянула в каноэ: «Пять – нет, шесть! И все – жирные тарпоны! Значит, я приношу удачу! Можно, я буду спать у тебя в хижине почаще?»
«Только если на следующий день будет ловиться рыба».
Маи-Мио отпрянула спиной в воду, обдала его веером брызг и нырнула. Инга видел, как ее стройная коричневатая фигура скользила над самым дном в волнующейся солнечной рябью глубине. Он вытащил каноэ на песок, завернул рыбу в большие листья пальмы сипи и сложил ее в прохладный глиняный чан, после чего бегом вернулся к лагуне, чтобы присоединиться к пловцам.
Позже он сидел в тени бок о бок с Маи-Мио; она плела декоративный шнур их разноцветной коры, чтобы впоследствии сплести из этого шнура корзину, а он просто откинулся назад, опираясь на руки, и смотрел в море. Маи-Мио простодушно болтала – о новой песне, которую сочинил Ама-та-Лалау, о странной рыбе, которую она видела под водой, и о том, как изменился Такти-Таи с тех пор, как начал строить лодку.
Инга рассеянно хмыкнул, но ничего не сказал.
«А мы вступили в сговор, – призналась Маи-Мио. – Нас шестеро: Ипа, Туити, Хали-саи-Йано, Зома, Ойу-Нго и я. Мы поклялись никогда не покидать остров. Никогда, никогда, никогда! Здесь так много радости. Мы никогда не поплывем под парусом на запад, никогда! В чем бы ни заключалась тайна, мы не хотим ее знать».
Инга улыбнулся – довольно-таки тоскливо: «В вашей клятве много мудрости».
Она погладила его по руке: «Почему бы тебе не сговориться с нами? Правда, мы все – девушки, но клятва есть клятва!»
