Пока я поднималась по лестнице в спальню, мне казалось, что мои ноги готовы превратиться в лужи тающего снега. А стоя перед зеркалом и переплетая косы, я слышала взволнованные голоса из находившейся под спальней гостиной. Потом до меня донеслись крики мамы.
И я поняла, я точно поняла, что мне собираются сообщить.
– Поузи, милая, проходи.
Бабушка провела меня по гостиной и, мягко коснувшись моего плеча, развернула к вольтеровскому креслу с ушами, где перед незажженным камином сидела моя мать.
– Я оставлю вас вдвоем, – сказала бабушка, когда я, взглянув на маман, увидела, что она посмотрела на меня сквозь слезы.
Мне хотелось попросить бабушку остаться – ее основательная и цельная натура внушала мне спокойствие, которого маман, как я точно знала, не способна мне дать, но бабушка решительно пересекла гостиную и закрыла за собой дверь.
– Поузи, я… – удалось вымолвить маман до того, как ее голос задрожал и она опять начала плакать.
– Вы приехали из-за папы, верно? – шепотом выдавила я, уже зная, что верно, и в то же время надеясь, что ошибаюсь.
– Да, – ответила она.
И после одного этого слова знакомый мне мир разбился вдребезги на триллион крошечных осколков.
«Бомбардировка… папин самолет сбили… он сгорел… никто не выжил… герой…»
Эти слова так долго крутились в моей голове, что мне уже захотелось вытолкнуть их из ушей и никогда больше не слышать. Или не понимать, что они означали. Маман попыталась обнять меня, но я не хотела ничьих объятий, кроме объятий одного человека, который уже никогда больше не сможет обнять меня. Поэтому я убежала наверх и, закрывшись в своей комнате, смогла лишь обхватить себя руками. Каждая жилка моего тела терзалась мучительной болью и ужасом. «Почему именно он и почему именно сейчас? – мысленно спрашивала я. – Ведь все твердили, что война практически закончилась? Почему Бог – если он действительно Бог – так жестоко позволил забрать у меня папу в самом конце, когда он пережил почти всю войну?» Последнее время по радио я вообще не слышала ни о каких бомбежках, говорили только, что немцы отступают из Франции и долго им не продержаться.
Я не знала слов, способных описать свои мучения – возможно, их просто не существует, – поэтому лишь скулила, как раненое животное, пока не почувствовала, как чья-то мягкая рука легла на мое плечо.
– Поузи, моя любимая малышка, мне очень, очень жаль… Жаль тебя, себя, Лоренса и, конечно, – бабушка помедлила и добавила: – Твою мать.
Я открыла рот, собираясь что-то ответить, потому что даже сейчас, в этот ужасный момент, помнила, как меня учили вежливо отвечать старшим, однако, казалось, потеряла голос. Бабушка взяла меня на руки, и я, уткнувшись в ее теплую грудь, опять принялась плакать. Я не представляла, откуда во мне столько жидкости, ведь я ничего не пила с самого обеда.
– Тише, тише, деточка, – успокаивала меня бабушка, и в итоге я, должно быть, задремала. Возможно, мне только показалось, но я почти уверена, что слышала в полусне тихие причитания, и причитать могла только бабушка.
«Мой любимый, любимый мальчик… как ты, должно быть, страдал. После всего, что ты пережил… я понимаю, мой дорогой, я понимаю…»
Потом я, должно быть, заснула и помню только, что, проснувшись, увидела унылый серый свет нового дня. Моему мозгу понадобилось лишь несколько секунд, чтобы вспомнить, какое ужасное событие произошло, и слезы вновь заструились из моих глаз.
Вскоре ко мне в спальню пришла Дейзи с подносом и поставила его на кровать. Как и бабуля, она взяла меня на руки.
– Бедная крошка, – прогудела она, разжимая объятия. – Поглядите-ка! Я принесла вам свежее яйцо, сваренное в мешочек, и солдатские гренки. Поешьте, деточка, может, тогда вы почувствуете себя лучше?
Мне хотелось сказать, что никогда ничто больше не поможет мне почувствовать себя лучше, однако я невольно открыла рот, и Дейзи, как в раннем детстве, накормила меня яйцом с гренками.
– Маман проснулась? – спросила я ее.
– Да, собирается уезжать.
– Значит, мы сегодня возвращаемся в Адмирал-хаус? Мне же надо упаковать вещи! – Откинув одеяло, я вскочила с кровати.
– Оденьтесь сначала, мисс Поузи. Ваша мама хочет повидать вас, ждет внизу.
Приведя себя в порядок, я нашла маман возле камина в гостиной. Ее прекрасное лицо было белым, как тающий снег за окнами, и я заметила, как дрожала ее рука, когда она зажигала сигарету.
– Bonjour, добрый день, Поузи. Как ты спала?
– Лучше, чем могла надеяться, – честно ответила я, стоя перед ней.
– Садись, chérie, я хочу поговорить с тобой.
Я послушно села, утешаясь тем, что ей не удастся сообщить мне ничего более ужасного, чем вчерашняя новость.
– Поузи, мне…
Ожидая продолжения разговора, я смотрела, как она нервно сплетает и расплетает пальцы.
– …мне так жаль, ужасно жаль, что такое случилось.
– Не ваша вина, маман, что папа умер.
– Нет, но… ты не заслужила этого… И сейчас…
Она опять умолкла, как будто ей тоже не хватало слов. Ее голос звучал хрипло, еле слышно. Когда она взглянула на меня, я не смогла понять, какие чувства отражались в ее глазах, но маман явно выглядела кошмарно несчастной.
– Поузи, мы с бабушкой обсудили, что сейчас будет лучше для тебя. И мы подумали, что тебе лучше остаться здесь, особенно на первое время.
– Ох. И надолго?
– Точно трудно сказать. Мне надо разобраться со множеством дел.
– А как же папины… – Я сглотнула подступивший к горлу комок и, собрав все свое мужество, произнесла страшное слово. – Похороны.
– Я… – Маман отвернулась от меня к камину и тоже нервно сглотнула. – Мы с бабушкой решили, что в лучшем случае мы сможем провести поминальную службу через несколько недель. Они должны… должны вернуть его… привезти его из Франции, понимаешь.
– Да, – зажмурившись, прошептала я.
Тогда я внезапно осознала, что должна быть сильной ради маман. «Ты ведь моя Большая Храбрая девочка», – говорил папа, когда я укалывала палец о шип в саду или падала с качелей, которые он соорудил для меня. А маман тоже ужасно страдала.
– Но долго ли мне еще жить здесь? На будущей неделе в школе начнутся занятия.
– Бабушка сказала, что у тебя появилось много друзей в деревне, поэтому мы подумали, что пока ты сможешь походить в местную школу.
– Смогу, конечно, но долго ли еще мне жить здесь? – невольно повторила я.
– Ох, Поузи. – Маман вздохнула. – Я сама не знаю. Постарайся понять, мне придется разбираться с огромной кучей дел. Принимать трудные решения. И, занимаясь всем этим, я буду просто не способна уделять тебе столь необходимое сейчас внимание. А здесь с тобой всегда будут бабушка и Дейзи.
