– Убита? – Я не могу в это поверить, несмотря на то что твоя мать только что произнесла это вслух. – Как? Кем?
– Бандой, – она медленно кивает, успокаивая себя, – у ручья. У того самого ручья.
– Но что вы имеете в виду под «банда»?
– Они изводили ее годами.
Ты никогда об этом не упоминала.
– Кто?
– У них был большой черный грузовик. Они одевались во все черное, носили балаклавы, – это слово показалось мне необычным, – и белые хирургические перчатки. – Кажется, будто она специально пытается помешать мне выпытать подробности. Она молчит так долго, что я думаю, что история окончена, как вдруг: – Моя дочь была прекрасной хозяйкой. Она отлично ладила с гостями, все гости ее любили. Она была самым добрым человеком. Она была моей лучшей работницей. – Она вытирает глаза, но я не вижу слез. Она не выглядит грустной, но лицо ее излучает ужас, буквально пронизано им. – Она не хотела поднимать шум, даже когда они… – она задыхается и через силу закусывает кулак, – они угрожали ей. Они преследовали ее и изводили до тех пор, пока не довели до панического страха.
Я в шоке. Я не могу поверить, что это произошло. Не могу поверить, что ты ничего мне не сказала. Все то время, что ты пыталась спасти других людей, спасать нужно было тебя. Как ты могла мне не сказать? Как ты могла держать это при себе?
– А полиция что?
– Полиция? – Ее глаза резко темнеют. – Ничего.
– Ничего?
– Она не смогла их описать, потому что их лица и руки были закрыты. – Это и удобно и невероятно одновременно. – Полиция сказала, что они ничего не могут сделать.
– Как они могли не сделать ничего? – Да, все мы знаем об ошибках полиции, о сокрытиях и сговорах, но чтобы не делать вообще ничего?
– Они сказали ей, чтобы она смирилась с этим, – выплевывает твоя мать в ответ. – Вот какая здесь полиция. Им все равно. Им нет до нас дела.
Она крепче сжимает чашку в руке.
– Это произошло. Но моя дочь сильная. Она не собиралась позволять им выгнать ее с родной земли, из своего дома, поэтому она осталась. Она отказалась носить оружие, хотя мы с Эмметтом умоляли ее. Она была такой храброй. Но они возвращались снова и снова. Они нападали на нее у ручья. Они следили за ней, когда она куда-то ездила. Прижимали ее к обочине. Она пыталась быть сильной, но их нападки не прекращались.
– Но кто они такие? – перебиваю я в замешательстве. Ощущение такое, будто твоя мать взяла твой рассказ и вывернула его наизнанку, чего я совсем не ожидала. Или, возможно, не хотела ожидать. Безликая банда? Это как-то слишком. Как-то очень уж ненатурально. Ты говорила мне, что есть цепочка: сначала муж, потом семья, потом любовник. Это главные подозреваемые. А не безликие банды в глуши, не незнакомцы без мотива. – Я не понимаю. Она должна была их знать. С чего бы им нападать именно на нее?
– Я же сказала: мы им не нравимся. Люди в городе не хотят, чтобы мы здесь жили. Никогда не хотели.
– Но почему? Почему именно она? Кто эти люди?
Она качает головой:
– Мы не знаем.
Я сжимаю ноющие руки в кулаки.
– Но это ведь маленький город. Что насчет грузовика? Она должна была узнать его. – Мне трудно поверить, что ты не заметила бы деталей, что тебя бы терроризировали и запугивали, а ты бы не знала кто. Ты – большая специалистка по преступлениям. Ты бы вывела их на чистую воду.
– Она не знала, – шипит твоя мать. Мои вопросы ее раздражают. А я не хочу обвинять жертву, мне просто нужны ответы. Просто нужно понять, как все это могло произойти, а ты мне никогда и словом об этом не обмолвилась.
– Что было дальше? – Я хватаю свою чашку, и ее тепло обжигает мне ладони.
– Они убили ее.
Меня как обухом по голове ударили. Как будто облили ледяной водой. Будто окунули в реку Кламат.
– Тело нашли? – Мой вопрос звучит настолько бесстрастно, что встряхивает нас обеих. Но этот вопрос из тех, которые нужно задать.
Твоя мать держит удар и берет себя в руки, прежде чем сказать:
– Мне не нужно видеть тело, чтобы знать, что моя дочь мертва.
Какое облегчение! Тела нет. А если нет тела, то нет и преступления. Пока нет. Есть шанс, что ты еще жива.
– Вы… вы искали ее тело?
– Где? – спрашивает она, будто за этим домом, за пределами ранчо, ничего нет. У нее нет доверия ко всему, что находится вне ее земли. Здесь мы живы. Но кроме нас, ничего живого нет.
– Везде. Где угодно. Вы должны искать. Каждый должен. Если вы действительно верите, что ее убили, к делу должна быть привлечена полиция.
– Они мне не верят. – Она скрещивает руки, поднимает подбородок и качает головой. – Но мать сердцем чувствует, если с ребенком что-то случилось. Мать знает своего ребенка так, как Бог знает всех нас. – От того, как она говорит «Бог», у меня мурашки по коже. – Здесь небезопасно. – Ее глаза тускнеют, а подбородок опускается. – Вот почему никогда не следует спускаться к ручью одной. Вот почему тебе не следует делать покупки в местных магазинах или ездить в город. Они могут быть где угодно. – Чутье подсказывает мне, что «они» – это идея, которую она придумала, чтобы контролировать меня. Способ удержать меня здесь, в пределах ранчо. Так она поступила с тобой, заставив тебя думать, что ты никогда не сможешь уехать. Она знает, что мысли здесь заразны, и хочет, чтобы я подхватила этот вирус. – На ранчо ты в безопасности, а за его пределами – нет. Ты меня понимаешь?
Я киваю:
– Мне так жаль… Поверить в это не могу. – Она откидывается на спинку стула, и я подвигаюсь ближе. Я обнимаю ее в знак поддержки. – Бедняжка, – говорю я. Ее тело остается неподвижным, пока я прижимаю ее к себе. Мне очень жаль, что это случилось с тобой.
Я не верю, что ты мертва. Я не могу в это поверить. Мне нужно покинуть ранчо. Мне нужно поговорить с теми людьми, от общения с которыми она меня активно отговаривает. Мне нужно узнать, что случилось, и как можно быстрее. Я не верю, что ты мертва. Но я верю, что тебе грозит опасность.
Я лежу в постели и слушаю эпизод № 37: «У вашего лучшего друга должен всегда быть при себе список имен, список людей, которых следует допросить, если с вами что-нибудь случится». И я думаю, кто твой лучший друг? У кого этот список? Здесь никого нет. Я не доверяю твоей матери и не думаю, что ты выбрала бы ее на эту роль. Есть еще твой отец, но я чувствую, что ты скорее всего обратилась бы не к члену своей семьи. Ты никогда не упоминала Джеда. Никогда не упоминала никого, кроме своих ближайших родственников, и, видимо, поэтому я всегда думала, что ты такая же, как я, – одинокая.
Мне нужно найти твоего лучшего друга и твой список. Мне нужно съездить в Хеппи-Кэмп, поговорить с полицией, опросить местных жителей. И мне нужно попасть в твой желтый домик. Я не верю тому, что сказала твоя мать. Ты учила меня никому не доверять. Истории здесь заразны, и я не могу позволить себе заразиться ничем, кроме правды.
