В пятницу я говорю твоему отцу, что хочу посетить книжный обмен в Хеппи-Кэмпе, надеясь, что он согласится и повлияет на твою мать. Я прочитала «Милостивую государыню» три раза. Джед случайно слышит наш разговор и говорит: «У меня есть экземпляр Библии, если тебе интересно», искоса глядя на твоего отца, будто он ее украл.
И тут мне в голову приходит гениальная идея, идеальная отговорка, единственное, чего точно нет у твоей матери.
В Хеппи-Кэмпе всего одна церковь. Это место, которое я сама никогда бы не нашла: она находится на безымянной улице, в кирпичном здании без опознавательных знаков. В приходе четырнадцать человек из двух семей. Я вижу трех Морони (одного я узнаю), все они светловолосы, с красными шеями, морщинистыми, как куриная кожа. Один из них сидит рядом с той женщиной из кофейни. Вторая семья – твоя: твой брат Гомер, его жена Клементина и их дочери Ая и Аша.
Служба идет два часа. Я останусь на десять минут, чтобы у меня было алиби для твоей матери. А потом я спущусь вниз по улице, в полицейский участок.
Сегодня утром я была так взволнована отъездом с ранчо, что забыла принять драмину. Когда я приезжаю в церковь, у меня жутко кружится голова. Перед глазами у меня все плывет, когда я сажусь на свободное место у двери в подсобное помещение. Вдоль задней стены два окна с опущенными шторами. На одной стене – часы, на картонном циферблате видны дырки. Впереди – простая деревянная кафедра.
В девять часов твой брат встает и приветствует всех нас. У него ямочки на щеках и каменный подбородок. Именно за такого мужчину меня хотела бы выдать моя мать. Такой мужчина может надеть дурацкий рождественский свитер для семейной фотографии – и все равно выглядеть ослепительно. От такого мужчины были бы невероятно, феерически красивые дети: мальчик и девочка.
Мои родители были категорически против моего развода. Это был первый и единственный раз, когда я открыто ослушалась их. Но как только все документы были подписаны, как только путей к отступлению не осталось, моя мать начала меня сватать. Мы вернулись в прошлые времена и снова попытались решить проблему (то есть меня) прежним способом.
Твой брат читает проповедь, и его взгляд останавливается на мне. Я не подумала, насколько буду заметной. Не подумала, что он может сообщить твоим родителям, если я уйду раньше. По спине стекает пот. У меня начинает ломить руки, когда он объявляет первую песню.
Я беру с пола сборник церковных гимнов, и в этот момент в церковь входят две пожилые женщины: седые волосы, морщинистая кожа, линия от чулок видна под неровными краями их юбок. Свободных мест хватает, но они останавливаются около меня, ожидая, когда я подвинусь. Я двигаюсь на три сиденья, с другой стороны оказывается Морони. Я оказываюсь запертой между ними в своем ряду. Старушки бросают любопытные взгляды в мою сторону, приглаживая свои волосы, отчего в воздух поднимаются облачка пыли или какой-то пудры.
Прихожане начинают петь. Людей так мало, что я слышу каждый голос, слышу свой собственный голос. Я стараюсь выбирать те места в песне, где его не будет слышно, но каким-то образом он всегда выделяется и звучит громко, бесцветно и жалобно. Благословляют и разносят освященный хлеб и воду. Я не знаю, будет ли уместным мне принять его, но тем не менее принимаю. Находясь в таком тесном окружении, я нервничаю от мысли, что буду выделяться среди других.
Затем твой брат объявляет, что это торжественное собрание-знакомство, на котором прихожане по очереди встают и, очевидно, говорят все, что приходит на ум. Первый из Морони рассказывает, что на этой неделе один и тот же скунс опрыскал его семь раз. Естественно, это заканчивается разглагольствованиями о состоянии политики в стране, но твой брат быстро их пресекает:
– Помни, о чем мы говорили, Морони. – Он стучит себе по носу, и на щеках опять появляются ямочки.
Морони барабанит пальцами по кафедре, громко произносит «Хм», чтобы мы все знали, что он обо всем этом думает, а затем зловеще заключает: «Я думаю, тот скунс был либералом».
После первого Морони и второго Морони вперед выталкивают нескольких детей. Все уже выступили, кроме меня. Все прихожане сидят в тишине. Под нашими тяжелыми взглядами часы на стене ползут еле-еле.
– Никто не обязан вставать, – ободряюще говорит твой брат, перекатываясь с пятки на носок.
Я хочу уйти, но если я встану, все подумают, что я собираюсь говорить. Я понятия не имею, что сказать. Помимо того, что я не знаю, во что вообще верят эти люди, мне особо нечего сказать о Боге. Думаю, как и тебе, хотя ты никогда не говорила об этом прямо, никогда не затрагивала острые вопросы, касающиеся политики и религии. Но я думаю, что мы с тобой выше того, чтобы слепо верить в Божественное провидение, которое всем управляет. Если бы был Бог, не было бы необходимости в твоем подкасте «Она рассказала убийство». Не было бы младенца Лэйси Питерсон, которого выбросило на берег за день до того, как ее собственное обезглавленное, сильно разложившееся тело вышвырнуло недалеко от берегов Сан-Франциско. Не было бы трех девочек-скаутов из Оклахомы, изнасилованных и убитых в ночном походе. Если уж на то пошло, меня злит даже наше бесполезное сидение в этой чересчур теплой, чисто вылизанной комнате, сдобренное притворством, что Бог, которого мы все прославляем, есть. Причина моей злости еще и в том, что я понимаю, что патриархат не случайно существует вот уже тысячи лет, ведь организованная религия дала мужчинам магические силы и сделала женщин их прислугой, и теперь мы живем в мире, где женщины исчезают, а мужчины руководят приходами.
Но все смотрят на меня в ожидании. И, чтобы не выделяться, я должна оправдать их надежды. Я должна быть храброй, и, самое главное, я должна сделать хоть что-нибудь. Поэтому я встаю и на подгибающихся ногах иду вперед.
Я цепляюсь за кафедру, на меня внезапно накатывает приступ тошноты, такой же нестерпимой, как на извилистой дороге к ранчо.
– Как вы понимаете, я здесь новенькая. – Вежливое хихиканье. – Я просто хотела поблагодарить вас всех за то, что приняли меня в свою церковь. Мне не приходилось раньше бывать в таком маленьком приходе. Мне здесь очень нравится. – Мое выступление похоже на сцену из фильмов пятидесятых годов. – Я с нетерпением жду возможности узнать всех вас получше.
Надеясь, что этого достаточно, я возвращаюсь к своему месту. Я не упомянула о своей вере в Бога, но я и ни одного скунса не обвинила в либерализме, так что я чувствую, что могу дать всем фору.
– Расскажи нам, откуда ты! – кричит Морони.
– Из Висейлии
[25].
Это выводит их из равновесия так надолго, что я успеваю вернуться на свое место, но затем Морони продолжает расспрашивать:
– Что привело вас сюда?
Ты, думаю я. Я ищу женщину, похожую на меня, которая исчезла. Ее родители думают, что она умерла, но не хотят удостовериться в этом. У ее брата совершенно невозможные ямочки на щеках. Коллега утверждает, что хорошо ее знал, но при этом не слишком беспокоится, что она куда-то пропала, так что, видимо, не так уж хорошо.
