У меня сводит живот. Ты где-то здесь. Тонешь в воде или жаришься на солнце? И почему никому нет дела? Почему никто не ищет? Почему все смирились с твоим исчезновением? Почему ты не имеешь значения? Почему мы не имеем значения? Потому что правда в том, Рэйчел, что по тебе, выросшей здесь в окружении четырех человек, скучают так же, как скучали бы по мне. И проблему твоего исчезновения решили так же, как и все остальные похожие: словами «Она исчезла».
«Она была сумасшедшей, она была сукой, она была одна». Ты никуда не вписывалась и поэтому имеешь больше смысла как загадка, как пропажа. И, может быть, именно поэтому ты и привлекла меня когда-то. Быть может, мы всегда знали, что исчезнем и всем будет наплевать; и, возможно, именно поэтому мы так заботились о людях, которые исчезли до нас.
Я лезу в карман и достаю твой список. В чем загадка? Какая связь между именами? Четыре девочки. Четыре девочки, которые раньше дружили. Четыре девочки, которые уже давно не дружат.
Я иду по кромке озера и продолжаю искать твои кости. Прохожу мимо упомянутого кладбища домашних животных, скрытого под деревом. На самодельных надгробиях нацарапаны имена: Лулу, Джиджи, Грейс. И перед надгробием Грейс – букетик разномастных полевых цветов. Я вздрагиваю от удивления. Разве не так звали жену Джеда? Быть может, питомца тоже так звали. Быть может, Грейс за ту неделю, что была здесь, устроила себе могилу шутки ради?
Земля уходит у меня из-под ног. Желчь подступает к горлу. Я вспоминаю грязный ботинок Джеда. Он был здесь, оставлял цветы. Может, он сделал надгробие своей жене, но зачем? И тут меня осеняет: что, если она никуда не уезжала? Что, если Джед врал? Но это не имеет смысла: он убил ее, а затем похоронил под открытым небом у всех на виду? Хотя, с другой стороны, у кого на виду? Кто знал бы об этом, кроме твоей матери и твоего отца? Что, если все присутствовавшие на ужине в этом замешаны? У меня начинает сводить живот при воспоминании об Эдди, которая повторяет: «Мы так рады, что ты здесь», и о Гомере, который говорит: «Мы с Рэйчел были очень разными». «Были». Прошедшее время как символ того, что он знает: ты никогда не вернешься. Что, если они все замышляют убить меня? Как легко было бы выдергивать людей по одному здесь, в этой глуши, в графстве Апатии, где никому ни до чего нет дела.
Я ухожу от реки, иду по странным следам, которые оставил Джед, пока они не исчезают на истоптанной земле. Я чуть не спотыкаюсь о другую мертвую кошку, растянувшуюся вдоль тропы в такой позе, будто она летела, будто упала с неба. Я слышу придушенный крик и смотрю вверх. Я ищу взглядом стервятников – они вообще спят или все время парят в вышине? Питаются ли они сном мертвецов?
Впереди в темноте я вижу сверкающую оранжерею, зеркало для луны. Я чувствую, как колдовская пища крутится у меня в желудке, прижимаюсь к дереву, кашляю раз, другой, а потом наблюдаю, как она выливается из меня.
На земле она выглядит так же, как на тарелке. Потом я слышу тяжелое дыхание, шаги, вижу блеск желтых, мерцающих в ночи глаз – появляются собаки твоей матери и окружают меня, как стая волков. Они приближаются медленно. Я подзываю их, но они меня игнорируют. Они собираются у моих ног, а затем подъедают мою рвоту с земли.
На следующее утро я, закончив кормить лошадей, возвращаюсь в сарай и нахожу там Джеда, который седлает двух лошадей.
– Эдди сказала, что сегодня я могу отвезти тебя на Орлиную скалу, – говорит он, поднимая седло на спину Сокровища. – Это трасса для продвинутых, она рассчитана на весь день. Наверное, у нас вся первая половина дня на это уйдет. Возьми, может, бутерброд или еще что.
Он не смотрит мне в глаза. Я думаю о могиле на кладбище домашних животных.
Я стою в нерешительности, понимая, что мы будем там одни. Я могу сказать «нет». Я могу отказаться идти. Но потом я думаю о тебе. Ты не боялась рисковать. Не боялась прослыть «сумасшедшей». Ты не боялась двигаться вперед и идти до упора, когда остальные опускали руки.
Я могу все бросить. Как уже не раз бросала. Или могу попробовать быть бесстрашной. Могу быть тем человеком, каким ты представляла меня, когда нашептывала мне каждый свой эпизод на ухо. Делилась со мной мрачными тайнами, потому что знала, что я выдержу, что я не такая, как другие люди. Ты верила в меня. Ты знала, что я спасу тебя, если когда-нибудь такая необходимость возникнет.
– Ничего, я и без бутерброда справлюсь.
Я вхожу, чтобы закончить седлать свою лошадь. Несколько минут все тихо, если не считать щелчков застежек, нашего прерывистого дыхания и время от времени ржания наших лошадей. Закончив, мы садимся верхом и едем мимо дома твоей матери, взбираемся по извилистой тропке вверх по крутому склону, уходим все глубже и глубже в лес.
Не успела я и глазом моргнуть, как мы уже поднялись так высоко, что ранчо кажется муравейником в ладонях гор. Я делаю глубокий вдох. Джед оглядывается и понимающе смотрит на меня.
– Иногда я забываю, насколько близко мы там находимся друг к другу, – говорю я.
– А я ни на секунду, – отвечает он, натягивая поводья, чтобы лошадь не ела растения вдоль тропы.
– Ну так и как там Грейс?
Этот вопрос заставляет его резко выпрямиться. Я не вижу выражения его лица, но язык тела говорит мне, что вопрос ему не понравился.
– Я уверен, что с ней все в порядке, – сухо произносит он таким тоном, словно мне следовало бы знать, что о подобном не спрашивают вслух.
– В Техасе?
– Полагаю, что да. – Его голос звучит непринужденно, но затем он останавливает свою лошадь, смотрит вниз на ранчо, и я вижу, что на глазах у него выступают слезы.
Я порываюсь извиниться.
– Ничего. – Он промокает глаза. – Надо перестать пить виски на завтрак.
– Ты с ней совсем не виделся, когда ездил туда в последний раз?
– Нет. Я же говорил тебе, что она не хочет меня видеть. – Он снова промокает глаза, хотя слез уже нет.
– Но почему? Ты ведь проделал такой длинный путь!
– Сера, это может шокировать тебя, но у меня небольшие проблемы с алкоголем.
– Я думала, ты просто ковбой.
– Это тоже, – вздыхает он. – Если бы я думал, что заслуживаю ее видеть, то увидел бы. – Он щелкает поводьями и понукает лошадь.
– То есть ты даже не попытался?
Он снова останавливается. Я вижу, как он судорожно сглатывает.
– Так. Я не рассказываю об этом направо и налево, но ты, думаю, поймешь. Я не совсем честно рассказал, что привело меня сюда. Я… Думаю, я был груб с тобой потому, что мне слишком уж знакома твоя ситуация. – Он снова вздыхает, всем телом, но странным образом это проявление слабости делает его сильнее. – Там, в Абилине, меня засосало в какую-то черную дыру. Я перестал работать и просто напивался. Я скрывал это от жены, делал, что только мог, чтобы она не узнала, что я вру, изменяю и ворую. Мне прям по кайфу было опускаться все ниже и ниже. – Он качает головой. – Бог любит эту женщину. Не знаю, почему я считал, что смогу жить нормальной жизнью, иметь жену, детей, работу. Я чувствовал, что не смогу, но моя ошибка заключалась в том, что я все равно решил попробовать. Эта ситуация сводила меня с ума. Оказалось, что я не способен жить нормальной жизнью. У меня не получилось.
