Он садится на стул рядом с моей койкой, где до этого не сидел никто, кроме тебя, и начинает пересказывать мне события того дня. Я готова обсуждать любые мелочи. К тому же я испытываю такое облегчение, что он наконец-то меня слушает, что практически не слежу за тем, что говорю.
– А потом я спросила его о Флоренс, и он стал огрызаться.
– Огрызаться? – переспрашивает Харди, будто я только что придумала это слово. Он поднимает голову, и больничные лампы освещают следы неаккуратного бритья на его щеках и оспины вдоль челюсти.
– Он казался рассерженным.
– Что значит «рассерженным»? Что конкретно он сделал?
– Ничего такого.
Он откидывается на спинку стула, как будто так и думал, как будто это я мучаю его, отвечая на его вопросы. Не-е-ет, не забота о Бардах заставила его прийти ко мне. Он переживает за Гомера. Я же думаю о том, что и Джед любил Гомера, и город любил Гомера, даже мне Гомер нравился. Все любили Гомера с такой же силой, как ненавидели твою мать, а я думаю: «Он мертв», – и на этот раз озвучиваю свои мысли.
Офицер Харди наклоняется вперед.
– С чего вы это решили?
– Я… – И тут мое сердце начинает раскалываться. Я отчетливо начинаю понимать, что шутки кончились и это – настоящее расследование, настоящий допрос. Из тех, что будут занесены в протокол. Из тех, что будут использованы в качестве доказательств. Из тех, что будут использованы для воссоздания реальной картины преступления. И я понимаю, что мне нельзя признаваться, что я знаю о смерти Гомера. Если я скажу ему, что это ты мне рассказала о его гибели, то расследование переключится на тебя; но если я этого не сделаю, то следствие продолжит работать со мной. Ведь это я нашла тело Джеда. Я нашла тело твоего отца. Я была там, где застрелили твою мать. – Я просто подумала, что если он отравил ранчо, то, возможно, по ошибке, мог и сам отравиться.
– Это довольно хорошее предположение. А вы знаете, как он оказался в церкви?
– Я не знала, что он был в церкви. – Я всегда думала, что если я когда-нибудь буду вовлечена в настоящее полицейское расследование, если я буду давать показания под протокол, то буду говорить только правду. Но оказывается, что мечты мечтами, а на самом деле я такая же, как и в реальной жизни.
– Не знали?
– Откуда мне было это знать?
– Извините. Я был уверен, что вы всегда все знаете. – Он устраивается на стуле поудобнее. – Клементина сказала, что он иногда приходил туда поздно вечером, чтобы встретиться с прихожанами, которые попали в беду. Есть идеи, с кем он мог встречаться в тот день?
– Почему бы вам не проверить выписку его телефонных звонков? – Я совершенно не удивлена тому, что указываю ему, как делать его работу.
– Мы так и сделали. Догадайтесь, откуда поступил звонок. Вам это точно понравится.
– Откуда?
– Из его собственного дома.
– Может, он сам себе позвонил.
– Похоже на то.
Я пытаюсь вернуть разговор в нужное русло, вернуться к Гомеру до его смерти.
– Как бы то ни было, мы поговорили о Флоренс, а потом разошлись в разные стороны. Я вернулась к своей машине. А он направился к системе водоснабжения.
– Он сказал вам, что собирался сделать?
– Он сказал, что собирается кое-что проверить.
– Он сказал, что именно?
– Нет.
– А было у него с собой что-нибудь необычное?
– Нет. Но он приехал на квадроцикле Эдди. А она хранила яд в багажнике.
– Вы уверены?
Я точно не помню, видела ли я отраву в багажнике.
– Я не помню.
– Ты не помнишь?
Я прижимаю пальцы к вискам, воображая головную боль, прежде чем она появляется на самом деле.
– Меня тошнит.
Офицер Харди ерзает.
– Миссис Флис…
– Мисс.
– Без разницы. Мертвы реальные люди.
– Может, для вас они и реальные, – сгоряча отвечаю я, не подумав, и тут же ужасаюсь. Я прикрываю рот рукой. Неужели твои родители никогда не были настоящими для меня? А твой брат? А Джед? Или все это была просто какая-то игра, какой-то трюк, который ускользнул от меня? – Нет, я не это имела в виду. Просто вам было наплевать, пока это не коснулось лично вас, пока это не коснулось кого-то, кто вам дорог. А мне и тогда было не все равно. – Но правда ли это? Действительно ли меня волновали другие люди? Или я монстр? Неужели я так потерянна? Неужели я настолько отчуждена от мира, что даже не могу понять, что передо мной массовое убийство? Не в подкасте, не по телевизору, а в реальной жизни?
Офицер Харди откидывается на спинку стула.
– Я удивлен, что ты ничего не сказала о ней.
– О ком? – задаю я вопрос, будто не знаю, что он имеет в виду тебя.
– О Рэйчел. О той женщине, которую ты так упорно искала. Она вернулась, да будет тебе известно. С еще одной дикой историей.
Что-то назойливо стучит у меня в мозгу. «Та женщина». Он и раньше использовал эти слова. Тогда я думала, что он имеет в виду твою мать. Но теперь я понимаю, что, возможно, он имел в виду тебя. Ты – та, с кем всегда приключались «дикие истории». Ты – та, которая дергала его каждый день и доставляла много хлопот.
– По словам этой женщины, он уже много лет строил планы, чтобы заполучить ранчо.
– Может, и так. Он сказал мне, что хочет, чтобы ранчо досталось ему. – Говорил ли он это?
– Тогда с его стороны было не очень разумно отравлять там все.
– Может, он хотел уничтожить улики.
– Он не очень умно поступил, отравив себя.
– Может быть, ему стало стыдно за то, что он сделал. Может быть, он захотел прощения. Он ведь был в церкви.
Офицер Харди откладывает карандаш и тянется вперед. Он проводит пальцем по краю моей подушки так близко к моему лицу, что я чувствую, как моя щека ввалилась вслед за его пальцами, пропахшими табаком.
– Видишь ли, я не думаю, что он это сделал.
Я начинаю задыхаться. Мне кажется, что яд все еще действует на меня, отравляет меня. Я не могу ясно мыслить. Я не могу ясно видеть.
– Я не думаю, что он имеет к этому какое-то отношение, – продолжает он.
– Разумеется, вы так думаете.
Черты его лица исказились.
– Ой, да ладно тебе. Я всегда был к тебе добр.
Я смеюсь.
– А, так вот что, по-вашему, значит быть добрым.
– Гомер – хороший человек. Он не сделал бы ничего подобного.
– Мужчине легко быть хорошим, так же как женщине легко быть сумасшедшей. – Я наклоняюсь: – Вы можете верить во что хотите, но вам нужны доказательства. Нечто большее, чем эти гнусные идейки, блуждающие в вашей маленькой голове… Верно?
