Уилл напрягается.
– Элин, мы же только что приехали. Я бы предпочел пойти в номер, устроиться.
– Ну, тогда иди, с Айзеком. Мы ненадолго.
– Ладно, – резко говорит он. – Увидимся наверху.
В легком замешательстве Элин провожает их взглядом. И с чего ей вдруг пришло в голову ломиться в закрытую комнату?
– Слушай, а вообще не стоит беспокоиться, правда…
– Да мне нетрудно, – улыбается Лора. – Но предупреждаю, там страшная неразбериха. Просто свалили все, что нашли в здании перед ремонтом…
Она вставляет ключ в замок и открывает дверь.
– А ты не шутила, – бормочет Элин.
Комната с пола до потолка загромождена медицинским оборудованием: здесь свалены дыхательные аппараты, пузырьки, инвалидное кресло устаревшей конструкции, странные стеклянные устройства. Все покрыто тонким слоем пыли.
И никакого подобия порядка. Какие-то предметы уложены в ящики, другие грудой валяются на полу. А между ними – всякий офисный хлам: картонные коробки и папки.
– Я предупреждала, – поднимает бровь Лора.
– Все не так уж плохо. Видала и хуже.
Например, в собственной квартире. Там постоянно царит беспорядок – картонные коробки с выпирающими боками, стопки книг. Одежда висит на хлипкой металлической рейке, которая постоянно обрушивается под избыточным весом. У Элин никогда не хватало сил или желания как-то изменить положение.
– Интересные штуковины, правда? – встречается с ее взглядом Лора. – Все это. То, каким это место было раньше.
В ее поведении что-то меняется – она становится менее напряженной, наполняется знакомой энергией, приобретает отблеск прежней Лоры.
Элин внезапно понимает, что дело не столько в беспорядке, сколько в самой комнате. Воздух здесь кажется густым и затхлым. Насыщенным пылью. Элин рисует в воображении висящие в воздухе крохотные частички грязи. Переводит взгляд на полку справа и берет оттуда папку. На пол высыпаются листы бумаги.
– Я подберу.
Лора шагает к ней, но поскальзывается, ее нога подгибается.
Бросаясь вперед, Элин подхватывает Лору под руку.
– Чуть не грохнулась, – говорит Лора, восстанавливая равновесие.
– Ты цела?
– Благодаря скорости твоей реакции.
– Практика, – улыбается Элин. – В прошлом году мама постоянно падала. Она шутила, что перед ней нужно стелить спортивные маты, а не ковры.
Ее голос дрожит. Элин отворачивается, боясь, что в глазах выступят слезы. Неужели она всегда будет так горевать? До смущения болезненно?
Лора изучает ее.
– Ты за ней ухаживала?
– Да. Почти постоянно в последние несколько месяцев. В любом случае у меня был перерыв в работе, так что… – Она понимает, что пытается все преуменьшить, и поправляется: – Мне этого хотелось. У нас были сиделки, но маме нравилось, когда с ней я.
– Я не знала, – тихо произносит Лора.
Элин пожимает плечами:
– Я рада, что сама за ней ухаживала.
И это правда. Лучше объяснить все равно не получится. До этого она и не знала, что способна проявить такое терпение, такую самоотверженность. Но это далось легко.
Рефлекс. Забота о матери. Воздаяние. И Элин на удивление нравилась рутинная работа. Ничего похожего на непредсказуемость службы в полиции, с постоянным чувством, что она оставила какое-то дело незавершенным.
– Мне кажется, это потрясающе. Заботиться о ком-то, – Лора колеблется, ее голос слегка дрожит. – Мне жаль, ты же знаешь. Твоя мама… она была чудесным человеком.
Элин растерянно моргает. И вот опять: снова на миг появляется прежняя Лора, которая легко выплескивает эмоции, с готовностью отдавать, ничего не получая взамен.
Элин уже открывает рот, собираясь ответить, но слова застревают в горле. Их взгляды встречаются, и Элин отворачивается.
Она наклоняется и собирает в стопку рассыпавшиеся листки. А потом понимает, что это не бумага, а фотографии. Самая верхняя приковывает взгляд. Это женщины, сидящие рядком на веранде снаружи. Они худые и выглядят болезненно, глаза смотрят в камеру. Прямо на Элин.
Пациентки, понимает она, поеживаясь и ощущая, что прошлое отеля вторглось в настоящее, и внезапно осознавая, до чего тонкая грань отделяет ее от того, что было здесь прежде.
Она тут же чувствует, как тисками сжимает горло. Она не может сделать новый вдох. Грудь наливается тяжестью, а легкие словно заполняются жидкостью.
Не паникуй. Все пройдет. Только не здесь. Не перед Лорой.
Лора пристально смотрит на нее.
– Что с тобой?
Элин шарит в кармане, сжимая ингалятор.
– Ничего страшного. – Она нажимает на кнопку и пускает в легкие газ. – Астма. В последний год усугубилась. И высота, похоже, плохо действует. Или здесь слишком много пыли.
Лора по-прежнему пристально на нее смотрит.
Это ложь. Никакая это не астма. И на высокогорье Элин уже бывала, но не помнит никаких похожих симптомов.
Все дело в этом месте. В этом здании.
Организм реагирует на нечто, живущее здесь, дышащее, вплетенное в саму ДНК этого отеля, ставшее частью его стен и пола.
11
– Похоже, они не придут.
Уилл ковыряет ложкой остатки лимонного мусса и смотрит на Элин.
Она делает вид, что не слышит, и кладет в рот кусок шоколадного пирожного. Оно рассыпчатое, с горьким шоколадом, но все равно разочаровывает – слишком плотное и приторно сладкое. Элин отодвигает тарелку.
– Элин?
Уилл пытается встретиться с ней взглядом.
Элин смотрит в стол. На керамических блюдцах между ними оплывают две плоских свечи, мерцание огня подчеркивает структуру дерева. На столе – остатки трапезы: полупустые винные бокалы, скользкий от конденсата кувшин ледяной воды и обязательная хлебная корзина, от которой Уилл никогда не отказывается.
– Эл? Ты слушаешь?
– Мы же сказали – в половине восьмого.
– Да. – Уилл смотрит на часы. – А сейчас уже почти полдесятого. Вряд ли…
Элин берет телефон. Пропущенных звонков нет. И сообщений тоже.
Лора и Айзек просто не пришли. Борясь со злостью, она корит себя. Он не изменился. И никогда не изменится. Да и с чего бы вдруг ему меняться?
Глаза щиплет от разочарования и стыда, и Элин отворачивается, делая вид, что рассматривает столовую. Народу в ней полно, почти все столики заняты, стоит гул разговоров. Вечером обстановка становится не такой строгой, ослепительно-белый цвет стен смягчается огнем в камине и свечами. Но стекло… Элин оно ненавистно. Ненавистно чувство уязвимости, которое оно вызывает.
