В Лондонском комитете составили черновик письма, которое начиналось с комплиментов и добрых слов в адрес Кремля:
Мы высоко ценим ту работу, которую, как сообщается, вы делаете для социального подъема русского народа, работу по защите матери и ребенка, по социальному обеспечению, народному образованию и т. д. Мы с удовольствием бы приняли участие и сотрудничали с вами в этих областях.
Затем квакеры честно излагали свои принципы и указывали цели, которые они преследовали:
Мы активно выступаем за преодоление расовых и классовых барьеров, стремясь сделать все для того, чтобы все человечество стало «Обществом Друзей».
Ссылаясь на свою историю, квакеры подчеркивали свое извечное диссидентство:
Порой мы действовали вопреки законам нашей страны, когда законодатели требовали от нас, чтобы мы нарушили свои принципы, а в особенности когда от нас требовали, чтобы мы лишали людей жизни в боевых действиях.
Подводя черту, квакеры честно спрашивали у большевиков:
…Мы желали бы узнать, что вы думаете о нас и нашем желании объединить наши усилия с русским народом. С учетом вышесказанного мы хотели бы обратиться к вам с просьбой позволить приехать в Россию представителям «Общества Друзей» с целью организации независимой работы по оказанию материальной помощи, а также для того, чтобы продвигать наши международные и духовные идеалы и жизненные принципы.
Черновик, кроме Филадельфии, был отправлен еще в Москву Артуру Уоттсу, чтобы узнать и его мнение. Реакция находившегося в Советской России Уоттса была эмоциональной. Черновик он назвал «эдаким ненавязчивым чтением лекции и объяснением наших „основных озабоченностей“». Он резонно раскритиковал текст в той части, где квакеры писали о классах: «Мне будет очень непросто убедить адресатов в целесообразности вашей „кампании по преодолению классовых барьеров“». При этом Уоттс справедливо упрекал лондонских авторов письма в лицемерии, напомнив им о том, что британские квакеры по-прежнему контролировали свои отрасли промышленности в Англии, а их английские рабочие – ничего не контролировали. Он писал: «Я выступаю категорически против того, чтобы мы прикидывались, что мы лучше, чем мы есть на самом деле».
Вместе с тем Уоттс осудил Лондонский комитет за его очевидную осторожность и опасения, что помощь квакеров будет истолковываться как выражение симпатии большевистской власти. Он заметил, что ему было трудно поверить в то, что квакеры воздержались бы от помощи русским детям из опасения, что где-то их не так поймут. И добавил: «Это уж совсем недостойное заявление с вашей стороны. Вы требовали от царских властей заявлений о том, что наша помощь не будет рассматриваться как указывающая на одобрение их целей и способов их достижения?» Он провел параллели с библейскими притчами, вопрошая, помышлял ли Христос о том, чтобы составить «Заявление о намерениях», прежде чем воскресить дочь центуриона, и отпустил саркастический комментарий, что, если бы добрый самаритянин для начала составил хорошо продуманный протокол о намерениях, «то мы, наверно, восхищались бы его „квакерской предусмотрительностью“, но это, пожалуй, исказило бы саму идею притчи».
В конце своего послания Уоттс взывает к гуманности:
Этой зимой от холода и голода в России будут страдать тысячи детишек. Вы можете помочь лишь немногим. Позволите ли вы этим немногим дрожать от холода, пока вы переживаете, правильно ли вас поняли?
Следует отметить, что американские квакеры тоже резко выступили против текста «Заявления о намерениях». По их мнению, такой документ только усложнил бы и без того непростую ситуацию: они опасались, что таким письмом можно оборвать все контакты и захлопнуть чуть приоткрывшуюся дверь. А ведь речь шла о спасении многих жизней. Американцы резонно заявляли, что именно по их делам русские будут судить о квакерах. И только тогда, когда благодарный народ сам захочет узнать, кто же такие эти квакеры, – можно будет ответить на возникшие вопросы и рассказать об Обществе Друзей.
Одним из важных пунктов «Заявления о намерениях» было пожелание открыть в России «квакерское посольство». Идею такого представительства, как мы помним, выдвигали еще сотрудники первой квакерской миссии: ее руководитель Теодор Ригг в 1919 году делился своим видением того, как и где можно было бы – при согласии большевистских властей – открыть такое посольство. Идею посольства поддерживали английские квакеры, в том числе и Грегори Уэлч. Осенью 1920 года он писал:
Я думаю, что лучшим способом продвижения Квакерского посольства в России было бы наше участие в каких-то рутинных делах, в обычной жизни, в людских проблемах. Создание и поддержка круга Друзей, стремящихся найти истинный образ жизни, желающих найти Бога, было бы прочной основой для Квакерского посольства и его работы, в случае его открытия.
Как видно из этой цитаты, Уэлч говорил о продвижении идеи посольства, а не о выдвижении требования к большевикам дать разрешение на открытие посольства. Он считал, что квакеры своими делами должны были убедить власти в своей доброй воле, – тогда-то и можно было бы начать переговоры о посольстве или квакерском центре в Советской России.
Более гибкий, видевший реальное положение дел Уоттс в ноябре 1920 года так излагал свое видение перспективы открытия квакерского посольства в России:
Что касается той части работы, которая имеет отношение к Квакерскому посольству:
1. Я думаю, что самое лучшее послание, с которым мы можем обратиться к русским людям сегодня, – это заверение в том, что есть христиане, которые полны духа любви в своем стремлении оказать бескорыстную материальную помощь страдающим.
2. Что материальная помощь не будет использована для того, чтобы обеспечить нам канал для распространения наших взглядов или для того, чтобы создать какую-то особую благоприятную для себя атмосферу, – она должна служить выражением той самой любви, которая побуждает нас к религиозному общению с другими.
3. Я думаю, что теперь на любую нашу просьбу разрешить нам открыть квакерское посольство мы получим отказ, но в то же время ничто не мешает нашим сотрудникам встречаться с толстовцами и иными схожими группами, ничто не препятствует ведению свободных бесед с получателями наших поставок, равно как и с любыми другими гражданами.
Как видим, он явно обладал талантом дипломата, понимавшего сущность большевистского режима и умело ведшего свое дело.
В то время Госдеп США дал наконец свое согласие на пересылку помощи в Россию при условии, что распространение помощи пойдет по частным каналам. Тогда же был найден американский квакер, готовый ехать в Москву. Это была Анна Хейнс, которая уже работала в Бузулуке в 1917–1918 годах в составе квакерской миссии. Она отправилась из США в Европу и 10 ноября 1920 года участвовала в собрании, проходившем в Комитете помощи жертвам войны в Лондоне. Хейнс подтвердила англичанам, что критика текста «Заявления о намерениях» отражала общее мнение филадельфийского Комитета служения американских Друзей. В своем конфиденциальном письме, отправленном Вилбуру Томасу 10 ноября из Лондона, Анна Хейнс подтвердила противоположность характеров и темпераментов Уэлча и Уоттса, отдавая должное Грегори Уэлчу:
