В Москве Анна Хейнс работала на добровольных началах медсестрой в московской детской больнице Веры Павловны Лебедевой и была представителем американских квакеров в Московском квакерском центре – вместе с британкой Дорис Уайт. Как пишет Дэвид Макфадден,
принимая во внимание ее опыт и образование, а также питая к ней полное доверие, американские квакеры просили ее быть директором всех программ Общества Друзей в России в переходный период 1925–1926 годов.
Надо сказать, что контакт с советским доктором В. П. Лебедевой в Москве уже до этого установила сотрудница квакерской миссии доктор Элфи Графф. С ее подачи в мае 1923 года с Лебедевой встречалась Рут Фрай, которая в дневнике тогда записала:
Доктор Лебедева очень желала нашей помощи, но хотела получить ее в виде финансов, нежели в каком-то другом виде.
Вера Павловна Лебедева была известным деятелем советского здравоохранения, основателем и руководителем дела охраны материнства и младенчества в СССР. Она создала Институт охраны материнства и младенчества, где руководила кафедрой социальной гигиены матери и ребенка. О своей второй встрече с ней Рут Фрай сделала такую запись:
20 января 1925 года я отправилась с доктором Графф на встречу с доктором Лебедевой. Она заведует большой больницей на Солянке, куда я уже ходила. У нас состоялась приятная беседа о нашей нынешней и будущей работе; она приветствовала бы нашу большую помощь, каковую, мы надеемся, окажет Анна Хейнс. Потом мы осмотрели школу медсестер, где тоже участвуем посредством выплаты жалованья. Там около 400 девушек, все настолько переполнено, что мы видели, как им приходится заниматься даже в своих спальнях в общежитии.
Анна Хейнс отвечала за работу целого отделения в больнице Лебедевой. Она собирала данные, контакты, вносила предложения и планы по улучшению качества подготовки медицинских сестер. Совместно со старшими медиками, работавшими у Лебедевой, она готовила доклад о состоянии сестринского дела в России и новых методах обучения молодых медсестер. Анна Хейнс писала в Филадельфию, что огромный интерес русских медиков к работе над совместным русско-американским докладом является
большим шагом на тернистом пути к хорошим международным отношениям… Это еще раз подтверждает мое убеждение, что мир достигается в процессе созидания лучших социальных условий, как побочный продукт такой деятельности, а не как ее пресловутая самоцель.
В 1925 году Н. А. Семашко выдал квакерам удостоверение, свидетельствовавшее о том, что Общество Друзей оказывало медицинскую помощь населению «нашей Республики» и содержало ряд медицинских учреждений. В документе говорится, что вся квакерская работа в этом направлении проводилась по согласованию с Наркомздравом РСФСР. В следующем, 1926‐м, году тот же Семашко выдал мисс Анне Хейнс документ, в котором говорилось, что американка работает «по вопросам, связанным с здравоохранением», и высказывалось пожелание «оказывать названному лицу содействие в означенном направлении». Анна Хейнс с теплом вспоминала поддержку, оказанную ей наркомом Семашко, подчеркивая, что бумага, выданная Николаем Александровичем, «открывала двери медучреждений повсюду, куда бы она ни приходила». В том же году в № 2 журнала для акушерок, выходившего под редакцией В. П. Лебедевой и называвшегося «Охрана материнства и младенчества», появилась большая статья Анны Хейнс «Уход за ребенком в русских и американских учреждениях».
Казалось, все шло великолепно, Анна Хейнс была полна энтузиазма и надежд на успешное сотрудничество квакеров с Наркомздравом РСФСР. Но в Советской России существовало учреждение, которому искреннее желание помочь, исходившее от иностранцев, казалось подозрительным.
Летом 1926 года в Борисоглебский переулок, 15, в здание, где находился квакерский офис, принесли повестку из ОГПУ. Анну Хейнс желали видеть товарищи, отвечавшие за борьбу с контрреволюцией и шпионажем, занятые обеспечением государственной безопасности и борьбой с чуждыми советской власти элементами.
Риченда Скотт так описывает поход Анны Хейнс на Лубянку:
С утра Анна – внешне спокойная, внутри содрогающаяся от страха – отправилась в здание ОГПУ, предварительно попросив знакомого греческого консула связаться с Лондоном и Филадельфией, если к вечеру она не вернется. Часовой на входе отправил ее к одному из боковых подъездов, где ее впустили и откуда повели лабиринтом длинных и узких коридоров в маленький кабинет. Там были лишь стол и несколько стульев с неудобными прямыми спинками. Туда же вошел и долговязый мрачного вида человек, который назвался секретарем по вопросам религий ОГПУ. Он знал, что Анна говорит по-русски, но – тем не менее – спросил, не желает ли она воспользоваться услугами переводчика. Она тут же ответила согласием, поскольку, во-первых, желала, чтобы ее ответы были правильно поняты, а во-вторых, потому, что хотела таким образом выиграть время, чтобы собрать мысли в порядок. В кабинете появился молодой человек приятного вида, бегло говоривший по-английски, и допрос начался. Ее спрашивали о квакерской вере, о той работе, которую квакеры делают в России теперь и делали в прошлом. Кто финансировал эту работу, и вообще, почему они решили тут работать. Анна легко ответила на все эти вопросы. Допрашивавший Анну секретарь по вопросам религий сказал, что был удивлен, давеча увидев ее в опере: он полагал, что все правильные квакеры сторонятся театров. На протяжении допроса чекист оставался вежливым и предупредительным, демонстрируя хорошие манеры и приличное поведение, по окончании беседы даже сказал, что, как видите, ОГПУ не такое черное, каким его малюют. На что Анна, как всегда, не изменяя своей прямоте, сказала, что, дескать, если бы со всеми вызванными на Лубянку обращались так же, как с ней, тогда и репутация у этой конторы была бы не та, какую она имеет теперь. «Он улыбнулся этому замечанию и сказал, что я свободна. Когда я повернулась, чтобы идти к двери, я почувствовала холодок между лопатками на спине, поскольку до нас доходили рассказы о том, как стреляли в спину. Однако я спокойно добралась до дома, и, к частью, никогда больше не сталкивалась с этими товарищами».
В 1997 году я отправил запрос на Лубянку: есть ли у них материалы о проводившемся в 1926 году допросе американки Анны Хейнс. Ответ из ФСБ был коротким: таких материалов нет.
Тем же летом Анна Хейнс изложила на бумаге и отправила советским властям свое практическое предложение о создании сестринского центра с программой обучения: двухлетний или трехгодичный курс, с прицелом на будущее расширение ее проекта. Если бы все пошло хорошо, этот проект мог бы стать моделью для других медицинских учреждений.
Наркомздрав РСФСР поручил доктору Лебедевой рассмотреть предложения Хейнс, как-никак Вера Павловна являлась руководителем отдела материнства и детства, а также близко знала саму американку. В. П. Лебедева отклонила предложение, ответив, что, если квакеры действительно заинтересованы в развитии сестринского дела в России, пускай они лучше окажут финансовую помощь уже существующим школам. Мол, давайте деньги, а мы уж сами разберемся. Будучи до мозга костей советским человеком, хотя и поработав в 1912–1917 годах в Женеве, в университетской гинекологической клинике профессора Бейтнера в качестве интерна, доктор Лебедева имела минимальное представление о фандрайзинге. И все же Анна Хейнс – вместе с Фредом Триттоном, и. о. директора московского квакерского центра, – смогла убедить ее в необходимости учреждения именно отдельной структуры: это значительно упростило бы сбор средств за рубежом, втолковывала она Вере Павловне. Лебедева согласилась и предложила квакерам на выбор несколько строений, относившихся к ее научно-исследовательскому институту. Однако состояние зданий было столь плачевным, что только на ремонт потребовалось бы 22 000 долларов. Хейнс поставила свою подпись под соглашением с Наркомздравом об учреждении школы сестринского дела, отправив запрос в Филадельфию о возможности собрать такую сумму.
