Мартин не желал прислушиваться к телепатическим советам сверху.
– Говоришь так, будто предстоит адский денек.
– Нет, что ты. Давай просто назовем это «серьезным испытанием».
Мартин задумчиво качнулся. Потом задал вопрос, от которого Броган чуть было не взвыл в полный голос:
– Почему тебе так не нравится Габриэль?
Колетт взглянула на часы.
– Ты никуда не торопишься?
– Нет, правда. Что с ней не так?
– Ты всерьез рассчитываешь услышать честный ответ?
– Да. Ну же, говори.
– Мартин, она вертихвостка!
– Вертихвостка? – переспросил тот, словно не понимая, о чем речь.
– Да. Вешается на шею, строит глазки… Как там еще принято говорить? При каждой встрече пытается залезть тебе в штаны. И, что хуже всего, даже не замечает, что я вообще-то рядом и все вижу.
Мартин сдавленно хихикнул:
– Да, она такая. Причем со всеми.
Колетт предупреждающе выставила палец.
– Нет, не со всеми. С Терри она себя так не ведет, а уж с Лайамом – тем более, хотя знает, что он по ней сохнет.
– Ну… они оба вольные пташки.
– Ты ее вдобавок защищаешь? Что, мол, ее развязное поведение – и это еще мягко сказано – вполне естественно, потому что к заядлым холостякам она в трусы не лезет?
Фраза получилась настолько длинной, что ее смысл не сразу дошел до Мартина. Когда же он наконец в ней разобрался, то выдал фееричное:
– Терри с Лайамом – не заядлые!
Колетт покачала головой.
– Ты как хочешь, а я спать. Но позволь предупредить в последний раз. Завтра вечером Габриэль заявится к нам в платье с вырезом до пупка, с торчащими сиськами и такими ядрено-красными губами, будто яйца из куриных поп высасывала. Она начнет…
– Какие яйца, ты что…
– Не перебивай! От нее будет вонять духами так, что носорога свалит. И она сядет к тебе так близко, что не поймешь, где твои ноги, а где – ее. И я тебя предупреждаю, Мартин: если хоть раз глянешь ей ниже шеи, если у тебя в штанах хоть разок шевельнется, я возьмусь за ножницы, отчекрыжу все под самый корень и повешу твои бубенцы вместо дверного звонка. Тебе все ясно?
Хотя тирада вышла еще длиннее прежней, Мартин осознал ее смысл гораздо быстрее.
– Получено и принято. Завтра вечером увидишь, что я веду себя как пастор.
– В свете последних событий не сказала бы, что это хорошо. В любом случае я тебя предупредила. На этом все.
Колетт принялась расстегивать блузку. Броган, пялясь на нее во все глаза, вдруг понял, что Габриэль – это та брюнетка с фотографии, в декольте которой пялился Мартин на вечеринке в честь награды. Этот снимок был для Колетт своеобразной уликой – она могла предъявить его, если б Мартин отнекивался от обвинений в распутстве.
Кстати, о распутстве…
На Колетт оказалось очень красивое белье. Понравилось не только Брогану.
– Ты сегодня секси, – сказал Мартин.
Столь неуклюжая попытка вернуть ее расположение вызвала у Колетт лишь презрительную гримасу. Она погрозила Мартину пальцем:
– Не-а. Не думай даже. Я тебя не подпущу, пока у тебя в мыслях другая девка.
Она взяла ночную рубашку и вышла, решив переодеться в ванной.
Мартин какое-то время стоял один, покачиваясь на пятках. В конце концов принялся раздеваться. Натянул пижамные штаны и залез в кровать. Отключился он прежде, чем уронил голову на подушку.
Вернувшись, Колетт постояла немного, глядя на храпящего в отключке мужа. Буркнула:
– И думать о таком больше не смей, Казанова.
Она обошла кровать, забралась под одеяло. Еще раз посмотрела на Мартина, нахмурилась и взяла книгу.
Да! Книгу! Наконец-то!
Сам вижу, не слепой.
Молодец. Просто я волнуюсь за нас обоих.
Броган смотрел, как Колетт переворачивает страницы в поисках закладки. На лице у нее пронесся целый спектр эмоций: от удивления и замешательства до отчаяния и гнева.
Колетт покосилась на комод. Потом на книгу. И на Мартина.
– Вот сволочь… – прошипела она. И повторила уже громче: – Сволочь!
Пихнула его в грудь.
Тот заворочался, недовольно фыркая.
– Что такое?..
– Тварь! – едва ли не выкрикнула Колетт.
Мартин потер лицо и заморгал.
– Что еще я натворил? Если опять из-за Габриэль, то, клянусь…
– Нет, долбаная Габриэль ни при чем. Вот!
Колетт вытащила закладку из книги и потрясла ею перед затуманенными глазами мужа.
– Фотография, – догадался тот. – О, Джереми…
– Именно! – рявкнула Колетт.
– И?..
Броган зажал рукой рот, чтобы не засмеяться вслух. До чего здорово вышло.
– И что? – переспросил Мартин. – Я-то тут при чем?
– Мартин, не смешно! Не знаю, что за игру ты затеял, но…
– Постой-ка, – начал Мартин. Он сел, моментально протрезвев, словно спирт у него в крови вдруг разом выгорел. – Ты о чем вообще говоришь?
– О фотографии! Зачем ты засунул ее мне в книгу?
– В книгу?.. Прости, Колетт, но ты меня совсем запутала. Фотография Джереми лежала у тебя в книге?
– Да! И ты единственный, кто мог ее туда положить!
Мартин недоуменно нахмурился.
– На хрена мне класть фотографию Джереми тебе в книгу?
– Откуда мне знать! Не знаю даже, зачем ты вообще доставал ее из коробки.
Мартин привстал на колено, с каждым словом повышая голос:
– Я не лазил в твою гребаную коробку!
– Кто-то же лазил. Вчера вечером я нашла ее на полу. Ты уронил, наверное, и не заметил.
– Я уронил? А почему именно я? И что значит «нашла на полу»?
– Ровно то, что значит. Фотография лежала на полу.
– Где именно?
Колетт откинула одеяло, встала и, чеканя каждый шаг, подошла к комоду.
– Вот здесь!
– В этой щели? Там ты нашла фотографию?
– Да!
– И куда ты ее дела?
Из Колетт, казалось, выпустили весь воздух. Из обвинителя она вдруг стала обвиняемой и принялась оправдываться:
– Я… подняла ее. И положила в ящик.
Колетт замялась перед ответом, и Мартин, как умелый адвокат, сразу это заметил.
