Не наладилось…
Однажды ночью его разбудил раскат грома. Точнее, ему так показалось. Однако, подойдя к окну, Броган увидел, что дождя нет, с безоблачного неба улыбается луна, а деревья мирно спят, шелестя ветками.
Он вылез из кровати и пошел в спальню к родителям. В ту ночь они не спорили, а значит, можно было пожаловаться на дурной сон.
Томас толкнул дверь. Замер. Вытаращил глаза, пытаясь осмыслить увиденное.
Мать с отцом лежали в кровати. Как обычно.
Только у матери не было лица. Вместо него расцвел блестящий малиновый цветок. Отец держал во рту дробовик. Ногами обхватил приклад и большим пальцем зажимал спусковой крючок. Глаза у него были закрыты, и дышал он тяжело, будто всасывая воздух через ствол оружия.
– Папа?.. – окликнул его Томас.
Отец открыл глаза, посмотрел на сына с неимоверной печалью. И, дернув пальцем ноги, разбрызгал свои мозги по стене спальни.
Что было дальше, Броган не помнил. Многие дни и даже месяцы – целый кусок жизни – начисто стерлись из его памяти.
Следующее, что он помнил, – это дом его новых родителей, тети Дженис и ее мужа Брайана. Своих детей у них не было, поэтому они взяли к себе Томаса охотно, а не только потому, что того требовал семейный долг.
Жил он теперь не на ферме, а в городе. Грязном, шумном и вонючем. Новая школа оказалась серой и неприветливой, учитель – хмурым и злым. Еще Томасу приходилось постоянно ходить к психологам и рассказывать им о своих чувствах. Это его бесило. Он то замыкался в себе, то принимался крушить все вокруг. Дженис и Брайан старались помочь по мере сил, но их терпение было не безграничным. Они начали оставлять Томаса наедине с самим собой.
Потом снова грянул гром. Дженис забеременела.
Все разговоры с того дня крутились только вокруг ребенка. Кто же родится: мальчик или девочка?.. Как назовут младенца?.. Чем украсят его комнату?.. Какую одежду купят?..
Про Томаса будто позабыли. В свои семь лет он очень остро воспринимал любые изменения в жизни. В отношениях с родителями пробежал заметный холодок. Он мог зайти в комнату незамеченным, потому что Дженис и Брайан ворковали о ребенке. Иногда говорил что-то, но его даже не слышали.
В общем, Томасу дали понять, что отныне он отошел на второй план.
Когда ребенок родился, лучше не стало. Томаса не подпускали к девочке, не позволяли видеть в ней младшую сестру. Порой отталкивали – в самом прямом смысле слова. Вечно предупреждали не трогать ее, не подходить; он боялся дышать в ее сторону. Все время звучали фразы: «Ну разве она не чудо?», «Я всегда хотела девочку» и даже «Какое счастье, что у нас свой ребенок». Кирпичик за кирпичиком в голове у Томаса росла стена.
И наконец грянул третий удар: ребенок умер.
Позднее Броган часто размышлял о том, что за жестокий поворот судьбы привлек его в тот день к колыбельке, и решил, что, наверное, то было веяние смерти. Та же странная ниточка, которая привела его в спальню родителей в момент, когда отец вышиб себе мозги.
В роковой день он проходил мимо детской и нутром почуял неладное. Подошел к колыбельке, склонился и увидел ее.
Увидел смерть.
Сразу понял, что это она. Почуял ее запах. Ощутил на вкус. И, надо признать, она была весьма сладкой.
Томас не слышал, как вслед за ним в комнату вошла Дженис. Не успел убежать. Он отстраненно глядел, как приемная мать впадает в истерику. Комнату буквально заполонило отчаяние. Дженис бросала ему в лицо ядовитые обвинения: «Что ты наделал?! Ради всего святого, что ты с ней сделал?!»
Томас пытался объяснить, что он ни при чем, но за шквалом эмоций его не слышали. Он забился в угол, подальше от безумной женщины, сжимавшей в объятиях мертвого младенца, и душа его схлопнулась.
За дело снова взялись психологи и психотерапевты. Они вроде бы успокоили родителей, но образовавшаяся трещина оказалась слишком глубока, чтобы ее зарастить. Врачи заверяли, что в случившемся нет ничьей вины: младенцы порой умирают. Брайан и Дженис кивали, но их согласие было ложью. Несмотря на все усилия специалистов, пелена сомнений и подозрений осталась. Тонкие узы любви, что были между ними, оказались напрочь разорваны. Отныне Томас просто существовал в их доме. Одет, накормлен – и ладно. Ему никогда не устраивали праздники, не брали с собой в отпуск. Не разрешали приводить домой друзей или самому ходить в гости. Родители разговаривали с ним коротко и исключительно по делу. Бо́льшую часть времени он проводил у себя в комнате – подальше от глаз.
Никто, а в первую очередь сам Томас Броган, не понимал, к чему это ведет.
Понедельник 10 июня, 9:16
Проснулся он голодным, но взбудораженным. День обещал много приятного.
К Элси Броган вчера не ходил, и теперь в глубине души спрашивал себя, не слишком ли огорчил этим старушку.
Хватит думать про бабку. На кой она тебе вообще сдалась?
К Фейрбрайтам он тоже не заглядывал. Не хотел видеть, как они милуются. Его больше интересовало, что они будут делать, когда привычная жизнь пойдет наперекосяк.
Броган сел, скрестив ноги, у кухонной двери и захрустел яблоком. Деревянную панель отодвинул, чтобы впустить свежий воздух. Он так привык к темноте, что солнечный свет резал глаза.
Жаркий нынче денек. На чердаке будет душновато.
Да, вижу.
Может, раздеться догола?
Зачем?
Просто так. Заглянуть к ним в таком виде. Без трусов. Представляешь, как они удивятся? Вот будет весело!
Такие шутки уместны только в подростковом возрасте.
Позавтракав, Броган вернул доску на место, запер дверь и направился по ступенькам наверх. У Элси он ненадолго задержался, прислушиваясь к разговору снизу.
– Элси, Тэмми приносила тебе вчера еду?
– Тэмми мне не нравится. Я хочу, чтобы ходила ты.
– Ясно, но мне, как и всем, полагаются выходные. И ты не ответила. Она приносила тебе еду?
– Ничего она не приносила. И ты тоже!
– А я и не должна. Откуда тогда в холодильнике торт?
– Сама испекла.
– Красивый получился… Но зачем? У тебя же диабет. Тебе нельзя сладкое.
– Я съела только один кусочек.
– Нет, Элси, не один. Там нет больше половины. И зачем-то торчит свечка.
– Потому что случай был особенным.
– Какой еще случай?
– Вчера был праздник.
– Что за праздник?
– День рождения.
– Нет. У тебя день рождения в сентябре.
– А я разве говорила про себя? Я тут ни при чем.
