На строительство трех убогих деревенек у каренов ушло пять лет. Под конец пастор так обессилел, что ему было уже не до придумывания имен. Две деревни унаследовали названия своих стройплощадок — Тухлые Яйца и Гнездо-из-Слюны. В третьей, последней, пастор решил провести церемонию открытия, но явились на нее только он сам, его жена и дети. “Гости не пришли”, — вздохнул он, разбивая традиционный кокос, чтобы окрестить новое место. Жалоба запомнилась. С тех пор деревню стали называть Гости-не-Пришли.
Через несколько месяцев после того, как стройка завершилась и колонисты получили долгожданную возможность вести более или менее нормальную деревенскую жизнь, жена пастора обратилась к нему, когда они легли спать в гамаках под открытым небом, в окружении звезд и комаров.
— Ты упрямец, — сказала она. — Смотрел, как твоя паства гибнет, но так и не вернулся в Бирму.
— Мне помешала любовь.
— Тебе помешала глупость. Ты глуп и упрям.
На следующий день пастор взял жену на прогулку. Они шли по тропе, петляющей под густым покровом ветвей и листьев, где даже солнце не могло навязать свою волю. За птичьими спорами и шорохом листвы под ногами пасторша различала другие звуки.
Она слышала мягкий стук капель по листвяной крыше, однако вода вниз не просачивалась — дождя не было. Над островом голубело чистое небо.
— Как такое может быть? — спросила она. — Или мне мерещится?
— Здесь живет волшебство, — ответил пастор и привлек ее ближе к себе.
Эта тропа стала называться среди переселенцев Путем Вечного Дождя.
Добравшись в Савитри-Нагар, Гириджа Прасад обнаруживает, что такого города не существует. Либо его нет, либо это единственный город в Индии, который состоит из мастерской, гостевого домика, почтовой конторы и дороги, связывающей его с тремя деревнями, — но при упоминании о нем глаза у премьер-министра всякий раз увлажняются от гордости. Увиденное вполне могло бы вывести Гириджу Прасада из себя, однако на Средних Андаманах у него нашлись причины и для того, чтобы почувствовать облегчение.
Оказалось, что здешний воздух полезен Чанде Деви. Она теперь не так бледна. Прежде она никогда не видела, чтобы куры летали выше ворон, а слоны танцевали на задних ногах, точно в цирке. Не видела, чтобы человек обращался к многоножке с отеческой нежностью. Папайи здесь на вкус как чику, а лотосы пахнут как магнолии. И сама Чанда Деви пахнет иначе. На цветочный аромат ее пота накладываются земляные запахи мужа. Это постоянный источник возбуждения, тем более что краем глаза она то и дело замечает совокупляющихся слонов или собак.
[19]
Как всякий мужчина, гордый своей влюбленностью, Гириджа Прасад хочет представить жену своим самым близким друзьям — тем, что наполняют его нежностью и любопытством, призывают потратить всю жизнь на их постижение.
Он начинает с тридцати двух пещер, спрятанных на утесе, с целыми поселениями стрижей, которые строят гнезда из собственной слюны. В ограниченном мирке архипелага их колонии напоминают ему бурлящий мегаполис — шумный, грязный, возведенный на изнурительном труде, поте и плевках его обитателей. Всё ради того, чтобы беспринципные человеческие существа вторгались туда, воровали и наживались за чужой счет. Гнезда стрижей — желанный ингредиент для восточных супов. Таким образом этих птиц подталкивают к вымиранию.
Еще Гириджа Прасад ведет Чанду Деви на прогулку по тропе, известной здесь под названием Путь Вечного Дождя, — той, где под постоянный перестук дождевых капель сердце разгоняется, как муссонный ветер.
— Скажи мне, что и это иллюзия, — говорит Чанда Деви. — Скажи, что земли и материки, перемещаясь, оставляют за собой память о дождевых каплях, даже когда сами дожди уже ушли дальше.
Гириджа Прасад усмехается, хотя слова жены западают ему в душу. Что дождь может обратиться в ископаемое, да притом такое, которое только слышишь, но не видишь, — до чего интересная мысль! Она стоит того, чтобы взять ее в сны.
— Жаль тебя разочаровывать, — отвечает он. — Причина не в континентальных сдвигах. Совсем наоборот, она проста и скромна. Звуки, которые ты принимаешь за мелкий дождик, издают тысячи гусениц — они едят и испражняются одновременно, и крошечные капельки их экскрементов падают на листья внизу.
В качестве подтверждения он показывает ей упавший лист. Он весь в черных точках и дырочках, мелких, как поры. Супруги смеются.
Потом они направляются прямиком сквозь густые заросли к небольшой группе миниатюрных грязевых вулканчиков, затерянной среди деревьев и муравейников.
— Будь они больше, могли бы создать свои острова, — говорит жене Гириджа. — А так они переносят меня в прошлое. Я чувствую себя огромным и сильным. Как динозавр.
Он шутливо топает между вулканчиками, заглядывая в кратеры, где пузырится грязь. Сейчас он T. Andamanus, самое могучее существо, когда-либо ступавшее по этим островам, с таким длинным хвостом, что во время отлива им можно соединить два соседних острова. Его зубы будут занесены в доисторические анналы как гигантский капкан, способный за один прием раскусить ствол птерокарпуса. Ибо, несмотря на всю свою мощь, это травоядный зверь. Как единственное свирепое травоядное своей эпохи, T. Andamanus остается для палеонтологов загадкой. Откуда им знать, что и эволюция рептилий, подобно человеческой, зависит не только от климата и природных ресурсов, но и от пары, которую они себе выбирают?
Оглянувшись, Гириджа Прасад обнаруживает, что Чанда Деви исчезла. Он находит ее в джунглях неподалеку, зачарованную видом увядшей пальмы.
— Известно, что пальмы этой породы цветут только один раз в жизни, а затем умирают. Пожелтевшие листья говорят о том, что процесс умирания начался, — объясняет он.
Чанда Деви взволнованно поворачивается к мужу.
— Почему? — спрашивает она.
— Некоторые растения эволюционировали от энергозатратного создания большого количества семян с низкими шансами на выживание до однократной репродукции, но с обеспечением своему потомству максимальной возможности уцелеть.
— Кто мы такие, чтобы лишать самих себя жизни? Как мы можем?
— С антропоморфной точки зрения западный разум назвал бы это самоубийством. Но тебе лучше меня известно, что в нашей культуре развитые души охотно покидают свои тела, когда достигают самадхи
[20]. Я не специалист по части морали и переселения душ. Но в мире растений, — Гириджа медлит, собираясь с мыслями, — ни то ни другое ни при чем. Пальма перенаправляет все свое питание и ферменты роста семенам. Это высасывает из нее жизнь в пору цветения. Вот и все. Нельзя судить природу по человеческим законам.
