— Она так рано потеряла всех и всё, — ответила Чанда Деви. — Без Бога в утрате нет цели. Ей нужна вера, чтобы начать заново.
— Но вера — не привилегия набожных. Вирусу не нужен Иисус Христос, чтобы понять ценность адаптации и выживания.
Чанда Деви на мгновение перестала приводить себя в порядок — монотонный ритуал, возвещающий о скором отходе ко сну. Она посмотрела на мужа в зеркало над туалетным столиком.
— Мы люди, а не вирусы. Вирус не станет оплакивать потерю ребенка или смерть супруга. Вирус не будет спрашивать, зачем ему жить дальше, если умерли все, кто придавал его жизни смысл.
Она села на табуретку и заплакала.
Гириджа Прасад закрыл книгу и направился к шкафу, чтобы вынуть оттуда платок.
Мэри заняла кладовую, выслушав от хозяйки короткое наставление: “Мясо, крысы, чужие — нельзя”. Буквально за сутки она вошла в ритм семейной жизни, храня за работой такое же молчание, как во время сна.
Она тенью следует за своей госпожой, копируя ее действия и привычки, очищает грядки от сорняков, раскладывает по дому сушеный ним, с навязчивым упорством протирает все от влаги. Когда Чанда Деви садится медитировать, Мэри садится за Библию. Когда Чанда Деви помогает людям разобраться с их трудностями, Мэри стоит в уголке и смотрит. Она никогда не исчезает с глаз по доброй воле, и если Чанде Деви нужно побыть в одиночестве, ей приходится отсылать ее куда-нибудь с поручением. Мэри так точно подстроилась под свою госпожу, что у них совпадают даже менструальные циклы. Подобно тени, она имеет форму человека и делает все, что делают люди. Но она лишена всяких признаков жизни. На ее лбу нет морщин, оставленных бедами прошлого или заботами о будущем. Выражение ее лица редко меняется. Поведение тоже.
Однажды, зайдя в кладовую, Чанда Деви видит, что Мэри спит на полу, привалившись к стене. Она замечает у нее на рубашке мокрые пятна. Чанда Деви с трудом сдерживает слезы. После выкидыша ее груди тоже еще долго подтекали.
Двадцать три месяца и десять дней после свадьбы — достаточно долгий срок, для того чтобы в семье Варма успела наступить, возможно, самая сакраментальная фаза отношений между мужчиной и женщиной. Теперь она сварливая жена, а он — безнадежный муж.
— Никогда не заблуждайся насчет брака, Мэри, — говорит Чанда Деви как-то вечером, когда супруги сидят за столом, а Мэри подает им роти. — Мужчина бывает женат только на своей работе.
В отличие от ветеранов, умеющих находить в брюзжании жены лирику и философию, Гириджа Прасад слегка теряется. В последнее время его действительно больше всего заботили тиковые питомники. В конце концов, это его замысел — перенести чужеземные породы на благодатную почву архипелага. Если он преуспеет, то станет гением коммерции. А еще есть постоянная головная боль под названием Савитри-Нагар — или его отсутствие. Хитрый предприниматель вывозит с острова “соломку” для спичек, но своих обещаний так и не сдержал. Как старший правительственный чиновник на Андаманах, Гириджа Прасад обязан что-то предпринять. Но не сейчас. Сегодня он должен сосредоточиться на верховной богине всех его пристрастий — на своей жене.
В постели он пробует обнять ее, но она отворачивается.
— Тот розовый куст, который сюда привезли из самого Калимпонга, — говорит она, уткнувшись глазами в стену вместо его лица. — На одном из листьев завелся грибок.
— Как это может быть? Ему же два года. Если бы он был этому подвержен, то погиб бы от грибка еще саженцем.
Чанде Деви нечего ответить. С недавних пор острова словно начали ее потихоньку изнурять.
— Ты спишь? — интересуется он.
— Нет, — отвечает она.
— Неужели прошло целых два года?
— Откуда мне знать? Ты привез этот саженец, а теперь спрашиваешь у меня о его возрасте.
— Неужели нашему браку целых два года?
— Разве?
— А кажется, что больше.
— Кажется, что меньше.
В качестве прямого результата жениных придирок Гириджа Прасад устраивает Чанде Деви пикник на Большой Разделительной протоке — водяной нитке, которая вьется сквозь самую гущу джунглей, начинаясь и оканчиваясь в океане.
Мангровые деревья глядятся в подернутое рябью зеркало, прикрывая от солнца рыбьи сообщества. Отлив обнажает их корни — толще стволов, они запустили в протоку сотни ног с дюжинами пальцев на каждой. Здесь раздолье илистым прыгунам — опираясь на культи, заменяющие им ноги, волоча свои рыбоподобные туловища, они перебираются из одной песчаной норы в другую, как перебирались когда-то наши предки-амфибии.
В краю илистых прыгунов медитируют крокодилы. Древнейшие из аскетов, они наблюдали, как выдыхается эволюция. Они видели шагающих по земле богов, которые наслаждались плодами своего творения, прежде чем передать их дальше. Видели, как появились и исчезли аммониты, — их мягкая плоть растворилась в скалах, а раковины, затвердев еще больше, обратились в ископаемые. Видели, как земли и океаны меняются местами — порой самозабвенно, будто играя в чехарду. “Эволюция, — сказали бы они прыгунам, если бы те захотели их слушать, — это всего лишь вопрос времени”.
Соленая вода проела в известковых берегах туннели, уходящие неведомо куда. Камень приобрел свойства воды, застыв рябью и потоками. Известковые пещеры — живые музеи сталактитов и сталагмитов, тянущихся друг к другу.
На утренней экскурсии по пещерам Чанда Деви находит притаившиеся в их узорной внутренней отделке силуэт Шивы, горную цепь и молот. Гириджа Прасад не находит ничего. Ничто здесь не может напоминать внешний мир, ибо эти пещеры — ноздри великана, который создал эти острова и заснул. Они позволяют заглянуть в разум творца за работой.
Из глубины пещеры доносится жалобный визг. Гириджа машинально приникает к жене. Чанда Деви берет из его руки фонарь и разыскивает источник звуков. Луч падает на щенка — кожа у него на голове содрана, видны окровавленная плоть и кость. Наверное, он прятался здесь с тех пор, как неизвестным образом получил эту травму.
Супруги смотрят, как раненое существо карабкается ко входу в пещеру, — отсюда он выглядит как далекий лоскуток солнца. Вдруг у Чанды Деви перехватывает дыхание. Ей кажется, что она в ловушке. Она падает на колени, и ее рвет.
Гириджа Прасад не знал, что его жена страдает клаустрофобией. После обеда и продолжительного отдыха в гостевом домике он надеется загладить свою вину. Их ждет вечер на Острове Попугаев. Гириджа планирует грести сам, чтобы им составляли компанию только попугаи.
Когда наступает время садиться в лодку, Чанда Деви вцепляется в его руку не просто ради того, чтобы сохранить равновесие, а так, будто это спасательный трос. Сегодня ей словно необходимо держаться за мужа, что бы она ни делала. На заре их брака это было у них высшим проявлением нежности. Гириджа Прасад отмечает про себя эту манеру. На своей карте он обозначит Остров попугаев как “место, где мы держались за руки дольше всего”. Он предполагает, что все это пригодится, когда они будут стареть вместе. Можно будет напоминать друг другу о давно забытых мелочах и смеяться.
