Те, что выжили, навсегда застыли в предыдущей минуте — минуте абсолютного покоя. И подвело их не присутствие духа. Провалом памяти это тоже не объяснить. Виноват недостаток воображения. Никто не мог представить себе, что твердая земля, на которой держатся острова, океан, рифы, леса, реки, порвется меньше чем за минуту. Долгие века первозданности и цивилизации рассыплются в облаках пыли, хрупкие, как муравейник на пути бешеного слона.
Кое-где в океан рухнули целые скалы, словно айсберги, отламывающиеся с полюсов. Стекла в окнах задребезжали даже вблизи Персидского залива. Журавли в Тибете перестали клевать червяков и бесцельно взмыли в воздух. Индонезийские вулканы выбросили клубы дыма, и земледельцы на их склонах пали на колени в молитве. Суда у берегов смяло, как бумажные кораблики. Макаки, птицы, олени, слоны и собаки подняли волну гама. В ней потонул голос человека.
За одну минуту все океанское ложе подпрыгнуло, взметнув над собой огромные слои осадков, кораллов и песка. Острова покосились на несколько метров, топя леса и дома. Рисовые поля с еще не собранным урожаем начали превращение в игровые площадки для дюгоней, скатов, дельфинов и крокодилов. Теперь никто больше не зажжет на кончике архипелага маяк, ибо океан заявил на него свои права. Дети, рожденные после катаклизма, будут скептически посмеиваться, слушая древние мифы и рассказы родителей, потому что все эти странные истории покажутся им выдумками глупцов — тех самых, что построили маяк на полутораметровой глубине и ходили рыбачить на сушу. Разрыв между поколениями станет проливом между обитателями разных карт мира.
Последним, что запомнится большинству погибших, будет летнее небо, этот равнодушный свидетель. Такой же равнодушный к сдвигу материков, как и к трупу рыбака, плавающему на воде в окружении бабочек.
В Калькутте, за штабелями папок, работает Гириджа Прасад; он с головой погрузился в статью о Палеотетисе, гипотетическом современнике Пангеи. Центробежное расползание континентов, утверждает автор-швейцарец, блокировало течения и крупномасштабную циркуляцию водных масс, что и привело к исчезновению древнего океана.
То ли под влиянием жены, то ли в предвкушении отцовства Гириджа Прасад задумывается: может быть, у природных объектов тоже есть душа? А если так, пекутся ли они о судьбе своего наследия? Бродят ли по земле их призраки, как покойные сахибы — по Острову Росса? Если человека нельзя свести только к плоти и крови, то разве можно свести океан к его географическому местоположению, количеству воды и форме, которую он имеет? Ведь жизнь — это больше чем сумма вздохов и дрожи.
Глубоко уйдя в свои размышления, Гириджа не сразу осознает, что земля дрожит по-настоящему. Едва толчки прекращаются, он со всех ног бежит домой. Отпирает дверь в пустую прихожую. Заглядывает во все комнаты, и его охватывает паника. Сначала он выскакивает в садик, общий с соседями, потом на балкон. Там он находит Чанду Деви — взмокшую от пота, в слезах. В его объятиях она успокаивается. Он вытирает ей щеки и бережно ведет ее по лестнице вниз. Усаживает в кресло, а сам отправляется на кухню. Принюхивается, проверяя, нет ли утечки из газового баллона, и ставит на огонь чайник. Затем осматривает квартиру, чтобы оценить ущерб. Чайный сервиз, который Мэри оставила сушиться на обеденном столе, упал, и кое-что разбилось. Кровать и платяной шкаф в спальне сдвинулись на несколько дюймов. В ванной выплеснулась на пол вода из двух наполненных до краев ведерок. И это все.
Он облегченно вздыхает. Затем приносит жене чай с ломтиками сушеных бананов и садится напротив нее на диван. Он замечает, что один из экспонатов в тиковой рамке с подписью “Бабочки Никобар” сорвался с булавки. Теперь эта бабочка лежит внизу, снова превратившаяся в труп.
— Почему ты была на балконе?
— Я знала, что надвигается нехорошее. Стояла в саду и чувствовала, как от земли идет напряжение. Я поняла, что так просто ее не успокоить. И побежала наверх. Я вспомнила, что ты мне говорил: если острова начнет трясти, надо смотреть, чтобы на тебя не упало дерево, стена или какой-нибудь предмет.
Расстегнув рубашку, взмокший Гириджа Прасад прихлебывает чай. Хотя Чанда Деви не лжет, по ее розовому носу и опухшим глазам можно догадаться, что она о чем-то умалчивает. Она явно плакала, и довольно долго. Значит, ее страдания начались до катаклизма и имеют другую причину. Она на восьмом месяце беременности. Видимо, как и в прошлый раз, она блуждает в лабиринте меланхолии.
— Если ты будешь столько плакать, — говорит он ей, — у нас будет самый странный ребенок во всей округе.
Она поглаживает себя по тугому животу. Ей уже давно ясно, что там девочка. Теперь начинает проясняться и ее характер.
— Ты так долго терпел мои слезы, что должен был к ним привыкнуть.
— Если она будет так же непредсказуема, как ее мать, никакая привычка меня не спасет.
Ее муж всегда находит способ вызвать у нее улыбку.
Гириджа Прасад собирает всю информацию, какую может найти, складывая в уме цельную картину землетрясения. Впервые после Второй мировой войны на острова отправлены вертолеты и аэропланы. Все телефонные и электролинии повреждены. Некоторые вопросы он оставляет при себе, потому что задавать их было бы бестактно. Кто пойдет проверять пустое бунгало и розовый куст перед лицом такого опустошения? Кто удовлетворит его любопытство по части вулканчиков-лилипутов: пускают ли они по-прежнему одни пузыри или извергают что-нибудь посерьезнее?
Когда Гириджа покидал Андаманы, ему некогда было оглядываться назад, хоть он и стоял на палубе. Его грызла тревога за будущее, и он постоянно следил за самочувствием Чанды Деви. Если бы он только знал, что произойдет! Старый причал канет в бухту и исчезнет. Как и того слона, которого Гириджа перевозил с материка, его не станут доставать из воды, для этого он слишком велик. Вместо него построят новый. Дорога, которая серпантином поднимается из гавани в гору до самой вершины, а потом сбегает вниз, то и дело меняя направление, будет разрушена сразу во многих местах, так что правительству придется начать с нуля и проложить поверх скелета старой дороги абсолютно новую.
Он ищет рассказы очевидцев, эпитеты, которые способны умерить ужас, выразив его в словах. Однако эти поиски тщетны. Жизнь на архипелаге снабдила его намеками, но не ответами. Смерть на островах внезапна — столь же внезапна, сколь и несомненна. Как крокодил в мангровых зарослях или пурпурное солнце, скатывающееся в забвение.
Через два месяца после землетрясения на Андаманах, в сотнях миль от его эпицентра, появляется на свет Деви. Пока мать зашивают, Гириджа Прасад держит на руках плотно запеленутый сверток. Деви смотрит на отца чистыми черными глазками. Он разворачивает пеленку, чтобы взглянуть на ручки и ножки дочери. Та поднимает руку к лицу, завороженная видом собственных пальчиков. Они шевелятся, живут сами по себе, что изумляет и отца, и дочь.
Гириджа так зачарован детскими ручками и глазками, немыслимым чудом младенческого пупка, перевязанного, как воздушный шарик, что не замечает, как из глаз Чанды Деви быстро утекает жизнь. Почуяв неладное, Мэри бросается яростно растирать кисти и ступни хозяйки еще до того, как врач определяет внутреннее кровотечение. А когда диагноз поставлен, процесс оказывается уже необратимым.
