Чанда Деви не в силах говорить, не в силах даже моргнуть. Она покидает мир с открытыми глазами, глядя на союз мужа и дочери. Если бы только Гириджа Прасад заметил тревожные знаки! Если бы только он заглянул Чанде Деви в глаза поглубже — так глубоко, чтобы увидеть то, что видит она!
Его долг как супруга — запалить погребальный костер, ложе из жердей, на котором она покоится, убранная, как невеста. Ей очень повезло, говорит брамин, что она умерла замужней женщиной, а не вдовой.
Даже после того, как пламя съедает плоть, Гириджа Прасад не может поверить в случившееся. Маленький кусочек кости у лодыжки отказывается сгорать — похожий на фарфор, он напоминает ему о ее босой ноге в лодке на Острове попугаев. И вообще, сейчас она живее, чем когда бы то ни было.
Выясняется, что неверие — это тоже особого рода вера. Река, которая движется против могучих течений времени и правды, позволяя совершить обратное путешествие. Она собирает все тайны океана и возвращает эти тайны к их застывшим истокам. Уже ледником она высоко поднимает голову, чтобы разглядеть за небесными туманами бога.
Что проку в вере, если даже боги не способны вернуть мир в ту пору, когда ты перед ним преклонялся?
* * *
Землетрясение оставило под Бунгало Гуденафа глубокую расселину — она петляет по саду и между опорами дома, как сезонный ручей. Вездесущая растительность уже маскирует те тайны недр, которые могли стать доступны глазу, превращая расселину в место постоянного обитания змей, слизняков, многоножек, улиток и случайных гостей — кур, свиней и уток.
Само бунгало уцелело, накренясь в параллель к земной оси. Скелет розового куста стоит прямо, стараясь сохранять достоинство, хотя цветущих роз на нем давно нет — остались лишь голые обломанные ветки.
Едва Деви исполняется год, как Гириджа Прасад наперекор матери объявляет об их возвращении на острова. Только Мэри, верной служанке, а теперь еще и няньке, позволено составить им компанию — больше никому. Ведь когда Гириджа Прасад и Чанда Деви жили здесь, с ними больше никого не было. Зачем ему вторгаться в царство воспоминаний? Как любого призрака, Гириджу тянет туда, где он был живее всего.
Увидев на месте их прежнего гнезда разор и запустение, Мэри проявляет характер. Они не станут здесь жить! Она знает, что ей не по чину высказывать свое мнение, но ее хозяин, подобно дому, и сам рискованно завис над пропастью.
В качестве прощального жеста Гириджа Прасад оставляет на веранде стопку новых книг и газет. Кому-то же надо держать обитателей бунгало в курсе текущих событий! Гириджа хочет верить в призраков, но естественным образом это у него не выходит.
По предложению Мэри они отправляются в гостевой домик на вершине горы Гарриет. Британцы, которые его строили, находились под влиянием странной разновидности ностальгии. Летние домики в Гималаях они сооружали с расчетом на то, чтобы при виде их вспоминать сельские коттеджи на родине. Но этот строился в память о Гималаях. Его французские окна выходят на охотничьи засидки над джунглями — для завершения иллюзии Британской Индии не хватало только тигров-мишеней. Вместо них офицерам Короны приходилось довольствоваться пиявками, которых они вылавливали из своих сапог. А потом, выйдя в отставку и гуляя по английским паркам, любуясь скользящими по воде лебедями и цветовой палитрой разных времен года, они уже искали взглядом ноготки и боялись обнаружить в своем носке пиявку. Похоже, у ностальгии короткая память. Она тоскует по быстро отступающим вещам, но редко — по отдаленному прошлому. Как доказал немецкий психиатр по фамилии Альцгеймер, жить в далеком прошлом — это признак старческого слабоумия.
Гора Гарриет высится по другую сторону бухты от Бунгало Гуденафа, и до нее нужно добираться на пароме — правда, недолго. Морская вода забралась туда, куда до землетрясения не доставали самые высокие приливы, и фермерам пришлось бросить свои рисовые поля. Крыши блиндажей, построенных японцами в годы Второй мировой, провалились. Но гостевой домик, этот гимн ностальгии, стоит нетронутый.
Гириджа Прасад входит в него, полный решимости. Здесь он встретит последний закат в своей жизни. Ведь именно здесь они с женой впервые взялись за руки, очарованные опускающейся за горизонт звездой.
Мэри тут же принимается обустраиваться и хлопотать — на ее попечении ребенок, но и об отце забывать не следует. В отличие от желто-зеленых тонов их прежнего интерьера, занавеси и скатерти, привезенные ею из Калькутты, имеют густой цвет индиго: если не начать все заново, дело может кончиться плохо.
Жизнь научила Мэри, что печаль ведет себя как вода. Если уж она просочится в щель, ее не высушить. Но будничное, монотонное существование может помешать ей пропитать дни. Гиридже Прасаду всегда подают чай в половине седьмого утра, а Деви неизменно выкупана и готова к восьми. Мэри никогда не выбивается из графика больше чем на пятнадцать минут, ибо каждые неучтенные полчаса обязательно скиснут в тоску.
В домике на горе Гарриет Мэри становится гравитационным центром. Она — причина того, что все вокруг движется или остается на месте. Гириджа Прасад и Деви питают к ней любовь и благодарность в самой глубокой форме — они принимают ее как должное.
Когда Деви в возрасте четырех лет писает на клумбу, вместо того чтобы пойти в уборную, Мэри выбегает в сад пожурить ее, но натыкается на стоящего рядом Гириджу. “Это удобрение”, — бормочет он, словно извиняясь, и повторяет то же самое спустя некоторое время, обнаружив, что дочь принесла домой мертвую змею. “Удобрение”, — скажет он и тогда, когда Деви однажды вечером опростается на пляже на виду у всех присутствующих. В этот день ей шесть. Для мира она уже подросшая девочка, для него — младенец.
Восьмилетняя Деви не признает абсолютно никаких запретов. Перед тем как есть фрукты, она снимает платье, чтобы его не испачкать. Плещется в море нагишом и катается на слонах без седла. У нее выгоревшие русые волосы и розовая кожа, которая вечно шелушится. Каждый вечер Мэри натирает ее кремом с алоэ, а волосы смазывает маслом — это помогает ей вести счет ежедневным царапинам и ссадинам ее подопечной. Мэри знает, когда Деви прогуливает уроки, отправляясь исследовать тропы и руины в джунглях и заканчивая свою экспедицию на пляже. Если Деви куда-то уходит, Мэри вынимает из кухонной стены расшатанный кирпич и провожает ее глазами. Если она играет в саду, Мэри устраивается на веранде под тем предлогом, что ей нужно почистить к обеду овощи.
Как-то раз садовник собирает в саду почти два десятка слизняков-вредителей. Деви идет за ним на место казни — поляну в лесу. Она заворожена тем, как слизняки карабкаются друг на дружку, стараясь дотянуться до края корзины. Однако неумолимая рука вынимает их и безжалостно расплющивает камнем. Деви не замечает, что в какой-то миг руки оставляют корзину и, нырнув к ней под платье, начинают гладить ее бедра и ягодицы.
Ближе к вечеру садовник входит на кухню и замирает как вкопанный под свирепым взглядом Мэри — в руках у нее нож, и по выражению глаз ясно, что с его помощью она готова не только стряпать.
